Анри работал до одиннадцати часов вечера, не выбрав времени для ужина; ему не хотелось есть; как и в былые вечера, он поехал за Жозеттой к концу спектакля и ждал ее в своей машине. На ней было воздушное манто цвета тумана, она была сильно накрашена и очень красива. Жозетта села рядом с ним и заботливо уложила вокруг себя облако, которое ее обволакивало.
— Мама сказала, что все прошло хорошо: это правда? — спросила она.
— Да, успокойся, — ответил он, — все бумаги сожжены.
— Это правда?
— Правда.
— И тебя не заподозрят в том, что ты солгал?
— Не думаю.
— Я так боялась весь день! — сказала Жозетта. — Я совсем без сил. Отвези меня домой.
— Хорошо.
Они долго ехали молча, направляясь к улице Габриэль. Жозетта положила руку ему на рукав:
— Ты сам сжег бумаги?
— Да.
— Ты их смотрел?
— Да.
— Что же там все-таки было? Наверняка никаких гадких фотографий, — с тревогой в голосе сказала она. — Меня никогда не снимали на гадкие фотографии.
— Не знаю, что ты называешь гадкими фотографиями, — с усмешкой ответил он. — Ты была с немецким капитаном, и ты была очень красива.
Она ничего не ответила. Это была все та же Жозетта, та самая; но за ней он вновь видел слишком веселую красивую девушку, которая смеялась на фотографии, безразличная ко всем несчастьям; отныне она всегда будет между ними.
Он остановил машину и проводил Жозетту до подъезда.
— Я не стану подниматься, — сказал он. — Я тоже устал, а мне еще многое надо сделать.
Она широко открыла растерянные глаза:
— Ты не поднимешься?
— Нет.
— Ты сердишься? — спросила она. — В тот день ты сказал, что нет, а теперь рассердился?
— Я не сержусь. Этот человек любил тебя, и ты любила его, ты была свободна. — Он пожал плечами. — Возможно, это из-за ревности: у меня нет желания подниматься к тебе сегодня.
— Как хочешь, — сказала Жозетта.
Она грустно улыбнулась ему и нажала на кнопку; когда Жозетта исчезла, он долго стоял, глядя на освещенный лестничный пролет. Да, возможно, это просто-напросто ревность: ему было бы невыносимо обнимать ее этим вечером. «Я несправедлив», — говорил себе Анри. Но справедливость была тут ни при чем, разве с женщиной спят ради справедливости! Он уехал.
Когда на другой день Анри пригласил его поужинать, Ламбер все с тем же хмурым видом ответил:
— Сожалею, я занят.
— А завтра?
— Завтра тоже. На этой неделе все вечера у меня заняты.
— Тогда отложим до следующей недели, — сказал Анри.
Невозможно объяснить Ламберу, почему он не пригласил его раньше; но через несколько дней Анри решил возобновить свою попытку: Ламбер наверняка будет тронут его настойчивостью. На языке его вертелись слова маленькой убедительной речи, когда, поднимаясь по лестнице в редакцию, он встретил Сезенака.
— А! Вот и ты! — дружески сказал Анри. — Как дела?
— Ничего особенного, — ответил Сезенак.
Он располнел и стал далеко не так красив, как прежде.
— Ты не вернешься назад на минутку? Мы не виделись целую вечность, — сказал Анри.
— Не сегодня, — ответил Сезенак и вдруг торопливо сбежал по лестнице. Анри поднялся на последние ступеньки. В коридоре его, похоже, поджидал
Ламбер, прислонившись к стене.
— Я только что встретил Сезенака, — сказал Анри. — Ты его видел?
— Да.
— Ты встречаешься с ним иногда? Что с ним сталось? — спросил Анри, открывая дверь своего кабинета.
— Я думаю, он осведомитель полиции, — странным тоном произнес Ламбер. Анри с удивлением взглянул на него: на лбу Ламбера выступил пот.
— Что тебя навело на эту мысль?
— Вещи, которые он говорил мне.
— Разумеется: наркоман, который нуждается в деньгах, — это как раз тот тип, из которого можно сделать осведомителя, — согласился Анри. И с любопытством добавил: — Так что же он тебе рассказал?
— Он предложил мне забавную комбинацию, — отвечал Ламбер. — Обещал выдать мне негодяев, которые убили моего отца, в обмен на некоторые сведения.
— Какие сведения?
Ламбер посмотрел Анри прямо в глаза:
— Сведения о тебе.
Анри почувствовал, как у него засосало под ложечкой.