Внезапно громкая музыка замолкает, словно выпавшая из рук ваза в разгар веселья разбивается на осколки. На долю секунды воцаряется тишина. Замедленный кадр. Присутствующие притихли, отвлеклись от своих драгоценных стаканов и пустых разговоров. Даже задумчивая Джулианна оторвалась от зеркала. Все замерли.
На небольшую деревянную сцену вышла немного полноватая женщина. Крашеные светлые волосы и неаккуратно подведенные глаза. Наряд, изрядно требовавший реставрации. Слишком много румян на лице все равно не позволили ей выглядеть моложе. Она встала на середину сцены, сделала пару глотков из бокала и начала петь. Это была хозяйка заведения, и, конечно, никто не мог отпустить колкое замечание в адрес ее пения. А пела она на редкость фальшиво и бездарно. Но всем было или все равно, или просто никто не имел понятия ни о прекрасном, ни о духовном. Женщина надрывалась понапрасну, все равно ее никто не слушал. Как только она вышла на сцену, все сразу же включились в обратную беседу. Ведь какая разница — играющая безвкусная музыка или ее пение.
Джулианна посмотрела на острый нос своего сапога, перенесла вес на каблук и скрипнула плохо прибитой дощечкой. Потом бросила недовольный взгляд на поющую. Видно, пение хозяйки все же смогло пробудить в Джулианне этот «шквал эмоций».
На хозяйку бара больше никто не обращал внимания, исключением был лишь не по-детски пьяный мужчина за столиком у сцены. Он пристально смотрел на нещадно стареющую певицу, и его рот кривился в подобии улыбки. Закоренелый хам и пройдоха, Джек с ухмылкой потирал бороду. Его слух был так же убаюкан алкоголем, как и его взор. И многие потешались над ним, ведь, наверное, Джеку хозяйка казалась «дивным созданием природы». Он сидел, перекладывая ногу на ногу. Дым вокруг него здорово походил на лондонский смог. Он неустанно пил злосчастные зелья и слишком уж открытые и неоднозначные взгляды бросал на фигуру на сцене. В конце концов он встал (если, конечно, так можно назвать), подошел к неудавшейся певице и, взяв ее за пухленькую ручку, притянул к себе.
— Что ж, сладкая моя, а теперь пора спать, — лукаво сказал он.
Женщина отнюдь не выглядела ни растерянной, ни удивленной. На ней не было даже и тени брезгливости. Она, повинуясь, ушла с мужчиной на второй этаж, гордо шурша своим платьем так, словно произвела фурор. И это тоже никого не удивило. Можно сказать, что едва ли это вообще хоть кто-то заметил…
Однако все же заметил… Или, скорее, заметила — стройная девушка с иссиня-черными волосами из шумной компании.
— Оу. У моей мамаши попытка стать звездой опять ничем хорошим не увенчалась, — пьяно пролепетала девушка, пытаясь улыбнуться и грозя пальцем.
Она смеялась на протяжении всего вечера над любыми шутками, прозвучавшими в не столь уж славной компании. Помимо нее за столиком было еще трое мужчин, буквально пожирающих ее глазами. Но она словно не замечала этого. Жила в своем мире, со своими мыслями и желаниями. Она смеялась над всеми и ненавидела присутствующих, в том числе себя. Девушка отстукивала длинными ногтями какую-то совершенно неизвестную никому мелодию, словно знала что-то, что никто не знал. В ее глазах промелькнула неподдельная усталость. Но лишь промелькнула. Девушку звали Мадлен. И больше всего на свете ей хотелось забыться. На ее лице появился не совсем здоровый румянец, и она снова начала смеяться. Все громче и громче. Двое мужчин не обращали уже никакого внимания на нее. Они были слишком увлечены спором за саму Мадлен. Вскоре спор принял более подвижный вид, и завязалась драка. Мадлен была солидарна с ними в одном — она тоже их не замечала. Она продолжала неустанно хохотать и теребила подол платья. Потом девушка резко выпрямилась и встала. И уже через секунду Мадлен была увлечена внезапно возникшим танцевальным порывом. Она отплясывала так, что ее каблучки звонко отстукивали. Мужчины в драке опрокинули соседний столик, а Мадлен пребывала в столь увлеченном состоянии и кружила средь оставшихся столиков.