Через двенадцать лет Туйебай позвал его к себе в кибитку.
— Говорят, у пепельной верблюдицы приплод будет, — лениво сказал Туйебай. — Бери верблюжонка. Теперь ты хозяин.
Бестибай прижал руку к сердцу, поклонился, сказал слова благодарности.
«Теперь ты хозяин!» Если бы так. Пока бай рядом — не бывать этому. Двенадцать лет не только пылью прокатились для кроткого сердцем Бестибая. Видел он, как джигиты Туйебая с родовым кличем «Жанбоз! Байбоз!» жгли юрты непокорных, в кровь избивали таких же бедняков, как и он. Вел их Сары — правая рука Туйебая. Его камча гуляла и по спине Бестибая, когда однажды недоглядел он и волки перерезали горло двум верблюжатам.
«Стереги добро! — хрипел Сары, стараясь ударить побольнее. — Или забыл, чей хлеб ешь?»
«Теперь ты хозяин!» Нет. Хозяин прежний — Туйебай. В любой момент может отобрать и верблюжонка, и жену, а захочет — и саму жизнь. Как бы ни ползла змея криво, в свою нору все равно вползает прямо.
Подрос верблюжонок, превратившись в пепельно-желтую верблюдицу аруану, и Бестибай в одну прекрасную ночь погрузил на нее пожитки, посадил Халелбека и, никому ни слова не говоря, откочевал из коша Туйебая. Сначала подался он к Форту-Александровскому, где жила родная сестра. Надеялся — поможет вначале, потому что кто не знает: пока ты в своем коше — худо ли, бедно ли, но с голоду не умрешь — родичи выручат. А коли ушел — помощи не жди, живи как знаешь. Сестре, как сразу понял Бестибай, и самой кусок черствой лепешки поперек горла вставал: умер муж, и она перешла в кибитку его старшего брата. Тут еще Бестибай с семьей свалился на голову. Кому нужны голодранцы?! Слезами да вздохами не проживешь: нанялся Бестибай в городе пилить камень-ракушечник, лить саман, возить воду — ни от какой работы не отказывался.
Но мысль о собственных баранах не давала покоя: «Есть скот — ты человек. Нет его — хуже шелудивого пса…»
От таких же, как он, бедняков услышал Бестибай про Кара-Бугаз: большие работы начались на берегу — соль добывают. И платят деньги… Перебрался Бестибай к «черной пасти», вырыл землянку, начал осматриваться.
Кого только не было в те годы в Кара-Бугазе, где царское правительство еще перед первой мировой войной пробовало разрабатывать месторождение сульфата натрия — сырья для металлургической, стекольной, бумажной промышленности. Казахи, русские, туркмены, персы, татары, армяне, калмыки с раннего утра выламывали ломами да кайлами сульфат, на тачках вывозили, а потом, когда соль подсыхала, грузили или на верблюдов, которые шли к Амударье, или на пароходы, чтобы отправить за море.
Пестрый народ толокся на пустынных берегах: бродяги, давно позабывшие и дом и, кажется, свое имя; ловцы счастья, случаем заброшенные в это гиблое место; сорвиголовы, не признающие никаких законов — ни божеских, ни царских, ни человеческих; такие же горемыки, как Бестибай, надеющиеся выбиться из нужды, да попавшие в западню…
Самой сплоченной, хотя и небольшой группой держались сосланные царем «политические». Бестибай сначала принимал их за разбойников — аламанов, которые не щадят ни женщин, ни детей, ни стариков. Но когда узнал поближе — мнение переменил: люди как люди. Еще и поумнее других. Рабочий Василий Петровский, которого Бестибай однажды в жару угостил чалом — его как никто умела готовить жена, — начал заходить к нему. Василий — человек грамотный. В самом Петербурге жил. Работал на фабрике. А главное, по-казахски говорил.
Петровский и подсказал Бестибаю:
— Чего хребет ломаешь — подрядись в караван с верблюдицей, вози соль на Амударью. А я за тебя перед начальством похлопочу, чтобы отказа не вышло.
Получилось все хорошо — совсем иная жизнь началась для Бестибая, который, работая на промысле, тосковал по вольной степи. Пусть жил он в землянке, редко ел досыта, а на шароварах и чапане столько заплат, сколько звезд на небе, но зато по-прежнему видел Бестибай новые дороги, людей, незнакомые города, шумные караван-сараи и базары. Удалось и немного денег скопить. Купил Бестибай дюжину баранов и коз, поручил их Халелбеку, который подрос, превратившись в крепенького, хотя и ростом не вышел, джигита. А сам Бестибай кочевал по родной земле: с караванами побывал в Ходжейли, Астрахани и даже до Оренбурга доходил. А уж Мангышлак и Устюрт знал, как собственную кибитку.
Война все не кончалась. Видно, совсем рассердился Иса на белого царя. Соли и хлопка нужно было больше и больше. Бестибай подумывал уже о второй дюжине баранов, но тут началась революция. Все пошло в степи вверх тормашками: закрылась добыча сульфата, перестали ходить караваны, а люди, — кто из них прав, а кто не прав — Бестибай определить не мог, — стали резать друг друга как мясники.