— К сожалению, из моего.
— Дело касается чрезвычайно серьезных вещей, так что шутки здесь неуместны! — наставительно заметил Ергазы.
— А я и не собираюсь с вами шутить, — спокойно ответил Кунтуар. — Смета должна быть утверждена. Будет утверждена. И было бы неразумно приостанавливать поиски, распускать сезонных рабочих только потому, что получилась задержка с оформлением документов. Да, временно я оплачиваю расходы из своего кармана. В нарушение, конечно. Но нарушение — во имя дела. Разве такой уж это большой порок? Да и речь идет всего-то о трех-четырех тысячах…
Ергазы побелел:
— Коли вы так богаты, то, возможно, и дальше будете содержать экспедицию за свой счет?
— Нет, самое большее — продержусь еще месяц. Надеюсь, не сегодня-завтра получу разрешение на продление работ. Все свои планы и выкладки я направил туда несколько недель назад.
— Допустим, разрешат. Но что будете делать, если все-таки ничего не откроете?
— Уверен, открою!
— Это же голословное утверждение! А все же…
— Будет очень жаль, если труд коллектива окажется потраченным напрасно.
— А собственных денег?
— Ничего, перенесу как-нибудь.
— Ну, ну, вот и свет включили! Сейчас тараканы разбегутся! — ликуя и смеясь, воскликнул Даниель. Его никто не понял. Улыбнулся один Кунтуар.
Василий Михайлов родился в войну. Отец его Иван, мастер-краснодеревщик, погиб в дни обороны Ленинграда. Воспитывала мальчишку мать, которой ко времени смерти мужа едва минуло восемнадцать…
Трудолюбивая Пелагея работала не покладая рук. Даже в самые трудные годы мальчишка не знал, что такое нужда. Дома, в свободное время, женщина, бывало, не посидит ни минутки. Вяжет то варежки, то шапочки, то шарфы из отходов шерсти. Вещи продавала — и деньги у нее водились.
Беда в дом тоже пришла от матери. Не видавшая в молодые годы ни радости, ни веселья, она в свои тридцать лет пристрастилась к легким развлечениям. Вскоре познакомилась с неким Антоном. И когда сынишка пошел учиться в третий класс, мать вышла за Антона замуж. Огромный грубый мужчина, он бросил больную туберкулезом жену с двумя детьми и переехал к ним в дом.
Васе отчим не понравился сразу. Душа мальчика взбунтовалась против всего, с чем он столкнулся. Вася не принимал отчима, но отвернулся и от матери. После школы он теперь частенько шел не домой, а к кому-нибудь из мальчишек-друзей. Дома чувствовал себя чужим, оскорбленным и обманутым, старался приютиться где-нибудь в уголке и читать книгу. Не раз хотелось крикнуть матери и отчиму решительные слова. От злости и неутешного горя все кипело внутри.
В это-то время он нечаянно и прочитал валявшийся на столе листок. Это была весточка от фронтового друга отца, которая впоследствии многое решила в его судьбе. В письме рассказывалось, как геройски сражался и отдал свою жизнь за Родину рядовой Иван Михайлов. Пелагея и Антон были на работе, когда Вася, заинтересовавшись, прочитал все письмо. Потом завернул в обложку тетради и спрятал в старенький портфель. В этот день он забыл все невзгоды и переживания, был самым счастливым человеком.
Но уже назавтра радость будто рукой сняло. Придя из школы, мальчик увидел, как отчим грубо содрал со стены фотографию отца и матери в день их свадьбы и вместо нее, маленькой, начал прибивать огромный портрет, где красовался рядом с Пелагеей он сам. Вася не успел даже положить портфель на обычное место, на пол, в углу. В нем все запротестовало и взорвалось истошным криком:
— Не смей снимать фотографию!
Отчим не ожидал ничего подобного и вначале растерялся:
— Почему?
— Это фотография моего отца!
— А я, по-твоему, кем тебе довожусь?
— Ты? Пьяная свинья…
До этого отчим не бил мальчишку. Сейчас он резко рванул его к себе, ударил по лицу…
Василий безуспешно рванулся, потом… впился зубами в волосатую руку Антона.
— Ой, сукин сын, что делает! — заорал верзила-шофер.
Пелагея в другой комнате дремала в постели. Спросонья, не разобравшись, что произошло, лишь заслышав крики и возню, проговорила: «Успокойтесь! Да успокойтесь же, прошу!»
Вася схватил со стола книги, сунул их в портфель и опрометью выскочил из дома.
До полуночи он бродил по улицам, а потом забрел в детский парк и устроился на ночь в игрушечном домике. Злость и волнение не давали заснуть. Да и мороз не щадил, пробирал до костей сквозь легкую одежонку.