— Отстань-ка ты, парень, со своей выдумкой. Никакой рукописи я в глаза не видел.
— Хорошо, — внушительно произнес Василий. — Не хочешь отдать добром, не помни потом и лиха! — И вышел из дому.
Три дня бывший преступник следил за Пеилжаном, надеясь встретить его в темноте один на один. Но тот оценил грозящую ему опасность и пешком не ходил — до самого крыльца дома подъезжал на «Волге», и всякий раз с ним в машине сидел еще кто-нибудь.
Сегодня Василий снова подстерегает Пеилжана в узкой аллее, ведущей к дому. Дом стоит на отшибе, вокруг пустынно. Тихо. Лишь шелестят над головой листья осенних деревьев да слышится шипение шин проезжающих по соседней улице машин. Солнце скатилось за горизонт, торопливо сгущается мгла, вот и совсем стемнело, а Пеилжана почему-то нет и нет. Но Василий не из простаков — не покинул своего укрытия в кустах… «Ничего, дорогуша, другой дорожки к дому не видно…»
Наконец в просвете аллеи выросла фигура Пеилжана. Нет, скорее это был даже не он. Из-за поворота показался только огромный портфель, а уж затем — сам Долговязый, как прозвал про себя Пеилжана Василий. Преследователь, затаившийся за толстым дубом, насторожился. Лишь только Долговязый миновал его засаду, вихляясь и вытянув вперед голову на длинной шее, Василий нагнал его.
— Ойбой! — испуганно вскрикнул Пеилжан.
Василий ухватил Долговязого за ворот белой рубахи с галстуком:
— А ну, подлец, гони рукопись!
— Сейчас, сейчас, только не трогай!
— Не сделаешь, что прошу, пеняй на себя, — шипел в лицо Долговязому Василий. — Я жду пять минут. Ну, живо!
— Ладно, — произнес Пеилжан и побежал в дом.
Василий не таясь стоял на месте. Буквально через пару минут Долговязый вынес знакомую Василию папку, положил на крыльцо у двери и стремглав кинулся назад. Василий не спеша взял папку и так же не спеша удалился.
«Вещицу-то чужую, дорогуша, пригрел, так что в милицию, знаю, звонить не будешь», — смеялся он про себя.
Утром следующего дня Михайлов явился к Кунтуару, приехавшему в Алма-Ату, чтобы узнать окончательное решение о судьбе экспедиции. Парень отдал ему рукопись и чистосердечно признался, как все произошло. Перед этим уважаемым человеком он не хотел выглядеть ни чудаком, ни хулиганом, а чтобы Кунтуару было понятно все происшедшее, рассказал коротко и свою биографию. Старый ученый слушал со слезами на глазах.
— Да, война разбила многие судьбы, — произнес он.
— Я слышал, что вы участник обороны Ленинграда. И мой отец воевал под Ленинградом, погиб там… Призывался на фронт тоже из Алма-Аты.
— Стой! Стой! — почти закричал Кунтуар. — Как, говоришь, имя и фамилия отца?
— Иван Егорович Михайлов!
— Бог ты мой! Мы же однополчане! Он последнее время служил в моей роте! Я и похоронил его, как земляка! Об этом написал его жене. Так ты его сын?
— Выходит, так, — отвечал Василий. Он весь горел как в огне. По щекам текли слезы, которых парень не стыдился. Это были слезы очищения, первые за все десять лет, как покинул он отчий дом…
Конечно, как только Кунтуар услышал из уст Пеилжана свои собственные, выношенные в течение многих лет, сокровенные мысли и выводы, он все чаще стал задумываться над тем, что тот знаком с его дневниками. И все чаще не давал покоя вопрос: «Неужто этот молодой человек все-таки способен на подобную подлость?!» Старый археолог скорее жалел Пеилжана, чем утраченный труд. Теперь, когда рукопись нашлась и все обошлось без ругани и скандала, он радовался как ребенок.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В жизни нередко случается, что двое влюбленных, которые не могли надышаться, насмотреться один на другого, вдруг охладевают вроде бы без причин. В чем тут дело? Кто из них виноват? Или виноваты оба — не воспитали их в святости к любви и браку? Или развод — результат брака без любви, результат случайной встречи…
Орик расцвела рано, и тут же ее подстерегла любовь… В шестнадцать лет девушка встретилась с лучшим, по ее мнению, джигитом. Он учился в десятом, она — в девятом. Не было случая, чтобы, выйдя после звонка из класса, она не увидела возле двери Срыма. Он ждал ее вот так каждый день, несколько раз в день… Это было время, когда сердце полнилось любовью, когда хотелось, чтобы и вокруг все были так же любимы и счастливы, но… гремела война. И однажды в холодный февральский день Срыма призвали в армию и отправили на фронт. Его письма с передовой были патриотическими и полными веры в победу. Живое воображение уносило Орик на поле боя, когда читала она слова любимого, когда жила ожиданием каждой весточки от него, словно встречи. Чем дольше была разлука, тем крепче становилось чувство Орик.