Ергазы оказался именно таким человеком. Червь ревности и черной зависти стал точить его рано, еще с юных лет. Он завидовал другу во всем. Казалось, все удачи жизни — все для него, для общего любимца — Кунтуара. Взять хотя бы начало их работы. Еще тогда, в годы войны, когда оба вернулись с фронта и заняли равные должности, смелая, яркая мысль Кунтуара всегда возвышала его в глазах сослуживцев. Уделом Ергазы нередко было — оставаться в тени, никем не замеченным. Даже Акгуль, собственная жена, и то… Чуть что — один Кунтуар на устах. У него и ум, и доброе сердце… Ничего предосудительного вроде не замечал за ним Ергазы. Да ведь и ненависть к кому-то рождается не потому, что человек совершил дурной поступок. Чаще это порождение своего же собственного самолюбия.
И Ергазы, как мы знаем, не стал ждать, когда его заметят. Теперь если уж он что-то говорил, то старался подчеркнуть во всеуслышание непререкаемость сказанного. Если покупал в магазине точно такой костюм, как и кто-то другой, то заявлял, что его костюм все-таки лучше. Если его служебная машина была серого цвета, Ергазы выдавал этот цвет за самый модный…
Грустные думы обуревают сегодня Кунтуара, как ни гонит он их от себя. Картины прошлого сменяют одна другую. Он словно переживает все заново. Помнит, все отлично помнит. И как хлопотал за Ергазы перед своим начальством, когда тот, раненый, возвратился с фронта. Как удивился, посчитав мальчишеством выходку Ергазы, который в первый же день, придя на работу, потребовал уступить ему стол у окна, за которым раньше работал он, Кунтуар. И как этот же Ергазы краснел, сдавая отчет, — кто-кто, а Кунтуар-то видел его беспомощность в делах и болезненное самолюбие. Конечно, и тогда нельзя было не отметить мелочность и карьеризм в характере Ергазы. Но серьезно все это Кунтуар не воспринимал. Он уступил другу свой стол, пошутив при этом: «Что ж, садись на почетное место!»
Когда Ергазы сообразил, что «бронь», из-за которой он сидел в этом учреждении, теперь, после войны, ему не нужна, то не мешкая перешел на другую работу. Да на какую! Возглавил крупный научно-исследовательский институт. Кунтуар тогда сказал: «Ты же способный человек! Почему не остаешься работать в науке или не идешь непосредственно на производство? Это же прямой путь к защите диссертации, о которой ты так мечтаешь?!» Ергазы ответил, не кривя душой: «Административная работа тот конек, сидя на котором защитишь не только кандидатскую, но и докторскую!»
Как он тогда сказал, так и вышло. Ергазы стал доктором наук и профессором. Одного не учел он — звания еще недостаточно, чтобы быть настоящим ученым. Собственный карьеризм и обернулся для Ергазы дамокловым мечом…
Когда его сняли с поста директора НИИ там, на юге, он появился в Алма-Ате. Здесь ему предложили руководить одной из лабораторий. Но такая работа Ергазы не устраивала. Как же?! В бытность его директором все шли к нему, просили принять, перевести, устроить судьбу… И вдруг — стать вровень с теми, кто когда-то целиком зависел от него!
А главное — новая работа требовала поистине усилий каменотеса. И Ергазы снова пошел по начальству. Хлопотал, стремился заручиться поддержкой влиятельных лиц. Вергинский, когда к нему обращались с просьбой дать Ергазы «достойный его пост», протестовал: «Он же ни дня не работал на производстве!»
Но таков уж Ергазы — несмотря ни на что, добился своего. Теперь, как мы знаем, он — директор Кайрактинского филиала головного института. Конечно, далековато от центра и размах не тот… И все же он — первый руководитель. Ергазы был доволен собою: «Хорошо, очень хорошо. Директор — это не зав лабораторией! Снова поближе к влиятельным людям, снова зависимость подчиненных… Спасибо и на этом, в будущем — будет видно. Рыба ищет где глубже, человек — где лучше…»
Вот только многое, очень многое в его положении зависит от Вергинского. А он, Ергазы, теперь точно знает, что шеф неважного о нем мнения, не только как о специалисте, но и как о человеке… «С чего бы это?» — раздумывал новоявленный директор и твердо решил во что бы то ни стало изменить о себе мнение академика.
Он стал добиваться приема у Вергинского — и сам, и через посредников. Опять — посредники. Когда-то одним из таких просителей был Кунтуар. Убедившись, что Вергинский верен себе, Ергазы усомнился: уж не посредники ли здесь виноваты?! Да и этот Кунтуар… Не оговорил ли он его перед академиком? Заподозрив друга, Ергазы сам себя убедил: так оно и есть. Он опять припомнил, сколько раз приходилось сталкиваться по работе и как всегда больше признавали и восхваляли Кунтуара, а его, Ергазы, будто и не замечали. Они вдвоем приходили на ученый совет или на собрание, выступали перед аудиторией по одному и тому же вопросу, но прислушивались собравшиеся только к Кунтуару, а слова Ергазы словно пропускали мимо ушей. Кунтуару — внимание и уважение, за ним всегда последнее слово. «Нет, пора всему этому положить конец!»