— Видишь ли, древние греки говорили, что в каждом начинании надо соблюдать три правила: подчинять стремления разуму, соразмерять свои силы с теми задачами, которые надо решить, и соблюдать благородную меру во всем остальном…
— Греки, конечно, мудрецы, но есть и мудрый Салимгирей…
— Хочешь сказать, что он на нашей стороне?
— Конечно. И он все сразу понял.
— Он-то понял. А вот Малкожин…
— Что Малкожин?
— Перед самым отъездом еще раз переговорил с членами комиссии, которые встретили наш проект настороженно. Они намекнули: Малкожин-де недоволен нашей работой, медленными темпами. Ну и, как выразился один из них, завиральными идеями, которые отвлекают от основных задач…
— Что же тогда они считают главным? Гудеть в старую дуду…
Жандос поднял бровь:
— Малкожин противник серьезный.
— Работал у него. Знаю… Но все же геолог. И опытный. Не может, вернее, не должен зарубить идею…
— Зарубит… Не зарубит… — Жандос прошелся по комнате от двери до окна. — Личные качества, представь себе, играют роль… И немалую. Малкожин человек сложный.
Жалел насторожился. Он слышал какие-то толки, ходившие по министерству, о давней распре между Тлеповым и Малкожиным. В молодости они дружили, учились в одном вузе, на одном курсе. Но мало ли кто и о чем говорит? Пустая бочка гремит громче… И вот сейчас Жандос сам напомнил…
— Мне кажется, надо обратить внимание на две вещи, — спокойно продолжал Тлепов. И тени промелькнувшей тревоги не было у него на лице. — Первое — форсировать бурение. Задерживают нас вышкомонтажники. Надо с ними разобраться и помочь им. Второе — вода! Без нее — зарез! Нужны наши предложения. Откуда будем питать скважины? Протяженность водовода? Сроки?.. Сам понимаешь — ошибиться нельзя. Кстати, ты говорил об этом с Жанбозовой?
— Нет. А как у нее дела?
— Тебя хотел спросить. Пока она в твоем подчинении.
Жалел вспыхнул:
— В моем-то моем… Но не вижу ее. Хоть бы зашла рассказала, чем занимается.
— Неделовой разговор, — суховато заметил Тлепов. — Магомет к горе или гора к… Да вон и Жанбозова сама…
Жалел взглянул в окно. Отворачиваясь от ветра, шла Тана. За ней Саша, шофер Тлепова, согнувшись волок тяжелый, видно с образцами пород, желтый рюкзак.
— Присылают какой-то детский сад, — с досадой сказал Жалел.
Тлепов улыбнулся:
— Напрасно так считаешь. Симпатичная девушка. Лишний раз поговорить с ней… Был бы я помоложе…
— Женихи и без нас найдутся, — взвинтился Жалел, не принимая шутки. — Вот работники, с которых спросить можно…
— Значит, надо спрашивать прежде всего с самих себя.
Тлепов как бы подвел черту под разговором. Жалел вышел из кабинета багровый и, не заходя к себе, сразу же дошел до конца коридора, где в темноватой крошечной комнате работала Тана.
— Добрый день! — холодно поздоровался Жалел. — С приездом!
— Спасибо, — обрадовалась Тана, не замечая ледяного тона. — Чаю хотите?
Она отложила керн, который рассматривала, встала из-за стола.
— Чаи распивать времени нет, — Жалел нелепо взмахнул рукой. — Почему вы за все время не удосужились доложить, как идут дела?
— Жалел Бестибаевич, я… — Тана растерялась. — Видите ли… Прежде всего хотела узнать…
«Почему так разговаривает со мной? Чем я обидела его? Какой он разный… Спас от пьяницы… Так сердечно встретил. И вдруг…»
— Что хотели узнать?
— Хотела на месте познакомиться с теми результатами, которые уже получены. Сориентироваться…
— Не слишком ли долго?
— Как раз сегодня собиралась зайти к вам и…
Жалел перебил:
— Кто же помешал? Шофер Тлепова?
Это уж было слишком. Глаза Таны погасли, задрожали ресницы. Жалел чувствовал, что резок, несправедлив, выглядит недостойно, быть может, глупо, но овладеть собой не мог. Напряжение последних недель — стычка с пьяным строителем, работа над проектом, приезд Гульжамал, выступление на совещании — все сплелось в один клубок.
Тана стояла молча, с багровыми щеками, словно ее только что хлестнули по лицу.
— Жалел Бестибаевич, я не… — голос у нее прервался.
Он не дал закончить:
— Прошу вас не повторять ошибок. И не оправдываться, а работать. Работать! — повторил он срывающимся голосом. — Жду вас после чая!
Повернулся, вышел за дверь.
«Что я наговорил? Зачем? Откуда это во мне? Пытаемся познать мир, а знаем ли самих себя? Свое сердце…»
Он пробежался по комнате. У зеркала, рядом с вешалкой, на которой болтался брезентовый плащ, остановился. В пыльном стекле отразилось чужое лицо: неспокойный, затравленный взгляд, презрительно сжатые губы, щетинистый подбородок. «Маска? Или это и есть я сам? Когда открывается сущность? Или, как у Гульжамал, этого никогда не угадать?» Почему он не может освободиться от нее? Сколько можно тащить за собой прошлое? Неужели всю жизнь, как свою тень… Боль сидит в тебе, и никаким скальпелем не вырежешь, никаким рентгеном не просветишь. «Гульжамал! Неужели ты не чувствуешь, как мне плохо? Разве я могу без тебя?»