Халелбек молчал, разглядывая схему. Темным ногтем — видно, чем-то ударил или прищемил палец — отчеркнул на бумаге сомнительные, на его взгляд, места. Было над чем поломать голову: за такое еще никто среди нефтеразведчиков не брался.
— Дело! — наконец уронил он. — Если по уму все организовать, должно пойти. Только вот… — сомнение было в его голосе. — Вышкомонтажники. Слесари. Каротаж… Если как сейчас работают — лучше не заводиться. Проку не будет. Как ни крути — голую овцу не острижешь…
— В том-то и фокус! — жарко сказал Жандос. — Идея стреляет дальше твоей бригады. Она заставит все службы подтянуться. Все! Оплату собираемся поставить в зависимость от конечных результатов: метража, качества проходки, испытания скважин…
— Хорошо бы, коли так… — Халелбек покачал головой. Он пристально разглядывал схему, набросанную на бумаге. — Вот тут, мне кажется, лучше бы изменить…
Все было решено в тот августовский ветреный день. Они вышли из вагончика, когда ночь упала на пустыню. По-прежнему ощутима была сила ветра — он налетал порывами, толкая в спину, разбиваясь о стены вагончика, свистя в переплетениях буровой.
Ликующее чувство освобождения пришло к ним обоим. Ветер словно сдергивал с их душ усталость, нервное напряжение, изнурительный труд последних месяцев. Волшебство, щедрость, радость жизни снова охватывали их. Ревущий воздух, обтекающий их тела, словно омыл, вернул Жандосу и Халелбеку чистоту зрения и души. Вечная ликующая сила земли вливалась в них, придавая уверенность во всем, о чем только что думали и беседовали.
Халелбек прислушивался к работе буровой. Долгие годы изощрили слух мастера, и он по реву двигателей, лязгу и звону металла, по другим звукам, говорящим только ему, определял, как идет дело.
— Закончат сегодня подъем, — уверенно сказал Халелбек. — Начнем бурение… Толковый этот Тюнин. Ты на него глаз положи. Мастер будет — что надо! — и лицо его в сумрачном свете приняло то теплое выражение, которое бывает у людей, думающих о чем-то хорошем.
— Тюнина держу на примете, — откликнулся Жандос. — Подучится людьми руководить — и мастер. Отпустишь его?
— Жалко! — сознался Халелбек. — На подмену ему нет никого, — добавил он тише.
— Что? — не расслышал Жандос и нагнулся, шагнув ближе к Халелбеку. — Черт возьми! — ругнулся он, споткнувшись о трубу. Страшная сила изогнула ее в форме латинской буквы «S». Даже во тьме «макарона», вытащенная из скважины после аварии, зловеще чернела.
Жандос с досадой наступил на нее ногой.
— Увезли бы отсюда в утиль. Чтобы глаза не мозолила.
— Нет. Пусть полежит. Я бы ее вообще к нашей бригаде навечно приписал. Перевозил бы вместе с буровой. Как память…
— Память? И верно! — Жандос рассмеялся. — Представляешь, раскопают археологи когда-нибудь эту хреновину и начнут спорить. Откуда? Какой век? Для чего служила? Красивую табличку присобачат: «Загадочный предмет космической эры».
— Да, они уж докопаются… — рассеянно сказал Халелбек. Он прислушивался к чему-то, вглядываясь в темноту. Жандос тоже посмотрел в ту сторону, куда повернулся мастер. Вдали мелькнул и пропал свет фар. Наверное, машина огибала холм, вдоль которого шла дорога.
Халелбек поднес близко к глазам мерцающий циферблат часов.
— Вахта сейчас будет. Минут через пятнадцать подъедут ребята.
— Хорошо. На этом автобусе и вернемся в Узек.
— Ты поезжай, а я здесь останусь. Погляжу, как бурение пойдет.
— Ты что? Нас же Алексеенки ждут! Сын у Юрия родился. Той у них сегодня. Забыл?
— И верно… Со всеми этими делами — замотался… — он протяжно вздохнул. — Нет уж, поезжай-ка ты один…
— Не прощу! Нехай живет теперь как хочет! — Жандос очень похоже изобразил Алексеенко. Они засмеялись.
— Ехать, что ли? — не мог решиться Халелбек. — Ведь точно обидится.
— Конечно, поедем! Чего мудрить?!
Жандос стоял рядом с мастером, чувствуя то особое расположение, душевную общность, что бывает между людьми одной работы, одной судьбы. Такое случается нечасто, потому что каждый человек привык глубоко в себе прятать самые сокровенные порывы, затаенные и гордые мысли. Но бывают минуты, когда вдруг открывается истина: рядом с тобой не просто друг или единомышленник… Нет, рядом с тобой человек удивительно близкий.
Так размышлял Жандос, а Халелбек вполголоса разговаривал с Тюниным, который подошел посоветоваться. Они говорили негромко, и звуки человеческой речи естественно и мягко вливались в гул буровой. Он то усиливался, когда вытаскивалась очередная «свеча», то затихал… И это напоминало рокот моря.