Еще не успели взяться за рюмки, как Саша опередил всех. Тана, занимавшая все его воображение, вдохновляла парня и сейчас. Ему казалось, что девушка, несмотря на все его старания не проронившая за весь вечер ни слова, посматривает на него, молчаливо одобряя его красноречие. Саша простер длинную руку над столом:
— Минуточку! Присоединяюсь к замечательному тосту! Только одно маленькое добавление…
Он обвел всех круглыми, лихорадочно блестевшими глазами, но гостей различал нечетко, словно они плавали в тумане. Только одну Тану видел отчетливо: закушенную губку, которая казалась в электрическом свете почти черной; глаза, прикрытые пушистыми ресницами; узкую руку, покойно лежащую на скатерти.
«Как киноактриса!» — восхищенно успел подумать Саша и выпалил:
— Предлагаю осушить бокалы за Силу, Разум, Сердце и… за гроб!
Мгновенная тишина повисла на веранде. Все с беспокойством смотрели на парня. Явственно послышался шепот:
— Готов! Успел нализаться!
Саша и бровью не повел. А может, и не слышал, увлеченный своим торжеством.
— Да, за дубовый гроб! — повторил он ликующе. — Только пусть он будет сделан из дерева, которое я посажу через пятьдесят лет!
Он запрокинул голову и залпом выпил.
Веселье закипело дальше. Начали петь, потом завели музыку, стали танцевать. Салимгирей пригласил на танго Гульжамал, и она склонила белокурую, аккуратно причесанную головку ему на плечо.
Жалел вышел покурить. Рядом тренькала домбра. Кто-то пел: «Прекрасней мест, чем Гурьев, не видал…» Его перебили: «Что твой Гурьев… Разве сравнить с Актюбинском. Это город…» Засмеялись. Потом чиркнула спичка, осветив лица парней.
— Вот вы где? — Тана подошла к Жалелу. — Почему не танцуете?
— Не хочется. Да и не большой любитель…
— Какие люди хорошие. Так весело. И этот Саша… Вот смешной. Как он про гроб начал. Я прямо испугалась…
— Угу, — ответил Жалел, чтобы хоть что-нибудь сказать. Он жадно затянулся.
— И еще эта женщина. Жена Салимгирея. Красивая, правда?! И так смотрела на вас…
— На меня?
— Разве вы не заметили?
— А-а, все это ерунда. — Он бросил окурок, рассыпались красные искры.
— Что ерунда? — она стояла близко-близко. Слышался запах незнакомых духов.
— Так. Все-все. Кроме любви! — Он неожиданно притянул ее к себе. Поцеловал. И еще раз крепко-крепко. Даже дыхание перехватило. Тана не противилась, не делала попыток уклониться. Наоборот, приникла к нему.
— Тебе хорошо со мной?
Вместо ответа она прикоснулась губами к его губам и быстро оттолкнула Жалела.
— Пойдем потанцуем, — сказала она просто.
Жалел с Таной вышли из тьмы на веранду и зажмурились — яркий свет брызнул им в глаза. Ревел проигрыватель. Стол был разрушен. Да за ним никого, кроме Михаила Михайловича, Салимгирея и Гульжамал, не было. Все танцевали.
— Хотите вина? — спросил он Тану.
— Хочу! — отважно сказала она.
Он налил ей и себе. Чокнулись. Какая-то ранка саднила у него в душе.
— Жалел! — Он весь сжался. — Жалел! — сипло повторила Гульжамал. — Когда женщина обращается к мужчине, нужно повернуться к ней лицом… — сказала она с расстановкой.
Как бы и впрямь захваченный ее низким голосом, он медленно обернулся и сразу понял — Гульжамал пьяна. Он не любил в ней это, зная, что в такие моменты она становится крикливой и резкой.
— Хочу выпить! За твое… — голос ее сорвался. — Твое счастье! — Она то ли засмеялась, то ли всхлипнула, с вызовом посмотрев на Жалела и Тану. Словно они наверняка должны были понять, что она хотела сказать этим тостом.
Жалел беспокойно и смущенно попятился, и, если бы рядом не находилась Тана, он повернулся бы и ушел — так ему было не по себе от всей этой демонстрации Гульжамал.
Она нетвердо держала налитую рюмку, и красные капельки падали на скатерть. Но вот она решилась, залпом выпила и закашлялась. Рюмка выпала из руки.
— К счастью! К счастью! — закричали гости, обернувшиеся на звон стекла.
— К счастью? — недоуменно повторила Гульжамал, длинно и скучно оглядывая веранду и гостей, словно удивляясь, зачем она здесь. В ее растерянном взгляде хорошо читались ревность, утрата, досада, и Жалел, быть может как никогда, хорошо понимал в эту минуту то, что было у нее на сердце.