— Здесь не хватает огня, — быстро сказала Анна.
— Верно, — согласился Гупнин. — Но я еще не прокомментировал изображения змей. Алхимики считают змей священным оружием. Змеи символизируют смертный приговор. А также фаллос, сперму. — Он показал гостям новую иллюстрацию: — Живущая в пещерах змея сбрасывает кожу в лоне матери-земли и переживает метаморфозу, чтобы возродиться. Убийца заявляет, что жертва, которую он приносит, позволит ему каким-то образом возродиться. Он подчеркивает это, изображая себя в виде сияющего солнца.
— Если бы речь шла о сне, я увидел бы в солнце символ отца, — заметил Фрейд.
— В алхимии, — сказал Гупнин, — солнце олицетворяет «я», сияющее безграничной жизненной силой. Это также панацея.
— Что такое панацея? — спросила Анна.
— Универсальное лекарство, — ответил Юнг. — Лучшее средство от любой физической боли.
— Вот что говорит о нем Николя Фламмель, — добавил Гупнин, открывая еще одну книгу. — «Его компоненты восстанавливают здоровье неизлечимо больных и даруют молодость старикам. Мужчины возвращаются к возрасту, следующему за половой зрелостью, седые волосы становятся черными, чувства приобретают былую остроту, восстанавливается сексуальная мощь. Жизнь продлевается до очень зрелого возраста…»
— Все совпадает, — подхватил Юнг. — Солнце воплощает сверхразвитое эго автора гравюры. Исходящий от солнца луч является фаллосом, при помощи которого он подвергает метаморфозам элементы и порождает Вселенную.
— Я абсолютно уверен, — сказал Гупнин, — что убийство дракона имеет для преступника сексуальное значение. — Он отодвинулся от Анны и понизил голос, словно то, что он собирался сказать, могло ее оскорбить. — Этимологически слово «алхимия» происходит от арабского Al, что значит «Бог», и греческого kemia, что значит «плавление металла». Получается «слияние с Богом», что в более примитивной трактовке олицетворяет половой акт. В сочинении «Rosarium Philosopharum»[13] XIV века сердцем алхимии называется половой акт. Химическая свадьба, одна из форм мистического слияния, является целью процесса.
— Моя Свадьба станет Апофеозом, — прошептал Фрейд.
Последние разъяснения Гупнина привели его в восторг. Как он всегда и утверждал, любое желание, даже желание убить, было связано с сексуальным началом. Алхимический след, совпадающий с его теориями, интересовал его теперь гораздо больше, чем он хотел бы признать.
— Мы еще не говорили о надписях Ignorantia, Fanatitia, Ambitio, — снова подала голос Анна.
— Алхимики изобличают три порока, — ответил Гупнин. — И эти пороки связаны с тремя преступлениями.
— Это число вписывается и в традицию, связанную с убийцами, — заметил Фрейд, — Они часто действуют втроем: горгоны; убийцы, подосланные Макбетом; государство, церковь и толпа, убившие Христа.
— Трое убийц… Ну да, конечно, как же я раньше этого не заметил? — удивился Гупнин. Он в волнении вскочил на ноги. — Три гравюры ясно намекают на легенду о храме Соломона! Его строитель, Хирам, был убит тремя вероломными архитекторами. Которые олицетворяли все те же пороки — невежество, фанатизм и честолюбие.
— Хирам, конечно! — воскликнул Юнг.
— Соломона я знаю, а Хирама — нет, — сказала Анна.
— Царь Соломон, — объяснил Гупнин, — поручил построить храм в Иерусалиме лучшему архитектору того времени — Хираму, выходцу из Тира. Объединив все знания человечества, тот создал совершенное здание. Он учел ошибки, допущенные строителями Вавилонской башни.
— Создатели всех самых больших строений в мире, от пирамид до соборов, испытали на себе влияние Хирама, — добавил Юнг. — Франкмасоны положили его историю в основу церемонии посвящения в степень мастера. Алхимики также его почитали.
— Однако никто так и не доказал, что его храм действительно существовал, — заметил Фрейд, пытаясь умерить пыл коллеги.
— Но мы напали на правильный след! — воскликнул Юнг. — Наш убийца идентифицирует себя с Хирамом! С Хирамом, находящимся в процессе перевоплощения!
— А это значит, — подхватил Фрейд, — что он воспринимает Эмери и Корда как предателей…