Человек, идущий рядом с Эдоном, рассмеялся. — Мне не нужен ковер, придурок. — Родригес был в костюме, настоящий офицер, прямо с самолета из Штатов. Эдон не знал, что он здесь делает, но ему это не нравилось. За исключением его собственного вида, не имело значения, на какого мудака он работал, от какого мудака получал приказы. Все они были одинаковы. Не в его вкусе.
Небесные создания, а он — волк, выросший в аду.
Эдон ухмыльнулся, потому что именно так и поступают со змеями. — Видишь кальян? Можешь взять коричневый. Коричневый, коричневый, или коричневый. Он указал на ближайшее стойло, где на столе громоздились замысловатые медные статуэтки, корзины с трубками, ряды кальянов и фонарей.
Он поднял фонарь и подул на него. Пыль полетела в лицо Родригесу, и он начал кашлять.
— Христос, Маррок.
— Подожди, у меня есть кое-что от кашля. — Эдон схватил апельсин с ближайшего лотка. — Хочешь апельсин? У меня есть для тебя. Только он коричневый. Серьезно. Этот оранжевый, блядь, коричневый.
— И смысл?
— Оранжевый-это цвет. Апельсины должны быть оранжевыми, брат.
Родригес взял апельсин из рук Эдона и покачал головой. Он понюхал. — Что с тобой, брат? — Древняя женщина, нависшая над лотком с фруктами, завыла, и Эдон бросил ей монету.
— Вытащи меня отсюда, пока я не потерял то, что осталось от моего дерьма, вот что не так. Брат. — Эдон свирепо посмотрел на Родригеса. — Ближе к делу, чувак. Ненавижу этот танец.
— Да? Ты правда хочешь выбраться отсюда? Потому что, как я вижу, ты выглядишь довольно счастливым. Посмотри на себя. У тебя на голове шарф.
— Это джеллаба. Хочешь, чтобы тебя пырнули ножом в спину, пока ты идешь по этой чертовой улице? Не надевай его. Я был под прикрытием почти год, чувак. Не валяй дурака.
Родригес поднял руку. Наполовину извинение.
Эдон фыркнул. — Ты хочешь мне что-то сказать?
— Я? С чего ты взял? — костюм подбрасывал апельсин вверх и вниз в его руке, словно наслаждаясь моментом. «Как будто он хочет, чтобы я умолял об этом», — подумал Эдон.
— Ты слишком далеко от города для мальчика без джеллабы. Должно быть, у тебя чертовски важное сообщение, если ты не можешь просто выплюнуть его по телефону, — сказал Эдон.
— Или, может быть, я просто был в настроении для коричневого гребаного апельсина. — Родригес улыбнулся. Наконец он пожал плечами. Вот оно, подумал Эдон. Сказать это. Пожалуйста. Вытащи меня отсюда.
— Ты был здесь хорош. Вот что я слышал, в любом случае.
— Ты чертовски прав. — Эдон кивнул.
— Ты уничтожил ячейку нефа. Собрал чертов гарем профи и шлюх. Это было замечено дома. — Родригес подбросил апельсин вверх и вниз.
Эдон отвернулся. — Все это было частью игры нефов. Они не просто делали ставки на верблюжьи бега. Жесткой мало гадит.
— Я слышал. Впечатляющий. И наркоторговля, это был хороший улов, — на него это не произвело впечатления. Он пытался держать себя в руках, но в его голосе слышалась ревность.
Интересно.
Эдон пожал плечами. — Ты имеешь в виду легкую добычу. Склад полон шелковых подушек и дерьма, и ни одна из них не была коричневой.
Он подмигнул, затем пригнулся, чтобы не попасть под машину, которая неслась по узкой улице.
Родригес смотрел, как грузовик исчезает за углом. — У тебя есть место, где мы можем поговорить? — На улицах было безопасно, но не совсем. Эдон кивнул. — Такой есть.
В комнате было темно, а кофе-еще темнее. Ковры громоздились у них под ногами. Медные фонари — те же, что висели на Рыночной площади, висели над их головами, наполняя комнату мягким светом. Недостаточно, чтобы осветить лицо. Недостаточно, чтобы выдать детали, которые могли бы опознать кого-то местными властями.
Родригес поставил маленькую медную чашку на расписной резной стол между ними. Он неловко поерзал на жестком деревянном сиденье.
— Деятельность нефилимов в Нью-Йорке.
— Ни хрена. — Эдон был невозмутим.
— Пентаграммы появляются повсюду. По всему городу.
— Все. Так что какой-то психопат-Таггер немного взбесился со своей краской. Смертные думают, что штаны — это круто.
Родригес покачал головой. — Это настоящее дело.
— Так?
— Значит, какое-то начальство хочет, чтобы ты взял под свое крыло одного из их Венаторов.
Это было не то, чего он ожидал, и Эдон поморщился, прежде чем смог сдержаться. — Я не нянчусь с детьми.
Родригес пожал плечами. — Я понимаю. Это дерьмовая работа. Я здесь не для того, чтобы его продавать. Дело в том, что я не знаю, что сделал такой парень, как ты, чтобы оказаться в дерьме. Насколько я могу судить, ты тут все порвал, — он был так близок к тому, чтобы проявить сочувствие.