— Да, я начну с лукового супа и порции лосося холодного копчения, затем жареный стейк под беарнским соусом и тарелка зеленых овощей.
— Очень хорошо, — сказал он, умело забирая меню.
Она глотнула вина и осмотрелась. Она скучала по всему этому те годы, когда жила в подземном мире: жизнь, цвет, энергия, звук разговоров, звон стеклянной посуды, царапанье стульев о пол, яркий свет солнца через оконные стекла, такой непохожий на тот странный загробный мир, где солнце никогда не вставало и не садилось и где небо было оранжевым от зарева адского огня. У Кингсли была идея переделать загробный мир заново, оживить пустыри. Когда закончилась Война, после того, как всех демонов заперли в клетках, он стал более заинтересованным в удобрении, чем в борьбе. Год она работала на его стороне, ухаживая за их маленькой лужайкой до тех пор пока она не выросла настолько, что однажды цветы зацвели даже в Хельхейме. Она вспоминала, как Кингсли стоял на коленях в саду, счастливо мурлыкая себе под нос, пока выдергивал сорняки. Некоторое время она довольствовалась этим ужасным миром, потому что у неё было все, что она хотела. У нее был он, в конце концов. Предполагалось, что они будут жить долго и счастливо. Так почему же она все испортила? Потому что она скучала по дому, так сильно скучала по Нью-Йорку, это было как зубная боль, которая никогда не проходит, реальная физическая пульсирующая боль, во многом напоминавшая звон в её ушах. Что это было? Он снова появился, этот раздражающий шум. Она пыталась его игнорировать. В любом случае, она не могла всю оставшуюся часть своего бессмертного существования возделывать сад. Она не была создана для этого, не важно, как сильно она пыталась измениться, набраться энтузиазма для незначительного успеха мужа. Когда она встретила Кингсли, он был просто ходячим сексом; он был главой Венаторов, наглецом, напыщенным, чертовски привлекательным альфа-самцом, чья жизнь была такой же большой, как его сердце и такой же занятой, как его нестандартная личность. Сейчас он был скучным фермером. Она ненавидела признавать, что скучала по тому парню, которым он был. Она просто не была создана для жизни на окраине. Она росла на Манхэттене и шутила, что лучше переедет в Ад, чем в Бруклин, несмотря на то, что округи вдалеке от центра сейчас были такими шикарными.
Официант поставил перед ней глиняную тарелку французского супа, сыр Грюйер, покрытый золотой корочкой и растекающийся по краям. Мими с нетерпением накинулась на еду, позволяя вязкому богатству сыра и идеально приготовленному скользкому луку облегчить боль одиночества в свои тридцать. Это недаром называется праздником для желудка. Ей было так скучно в аду, она бы покончила с собой, если бы могла. Её последние несколько дней дома были напряженными; они много спорили с Кингсли, который обвинял её в излишней драматичности, эгоизме и обычной испорченности, в то время пока она называла его самодовольным, упрямым и покорным. Она никогда не думала, что это случится с ними, долгое прощание, отдаление, медленное увядание, которым закончилось так много браков, так много союзов. Она думала, что они были особенными, и было горьким разочарованием обнаружить, что они были такими, как все. Они пытались изо всех сил, чтобы это свершилось. Это было настолько обычно, а Мими никогда не была обычной (вообще) в своей жизни, и ей хотелось от этого кричать. И она кричала. Кричала на него до тех пор, пока он, наконец, не сдался и не согласился на «пробное расставание». Конечно, она ожидала, что он оставит её. Ещё одна недосказанность между ними — она не могла поверить, что после всего, что они прошли вместе, он просто отпустит её. Она заставила его выбирать. «Ад или я». И он сделал неправильный выбор. Он позволил ей уйти из его жизни, вот так просто. Он даже не попросил её остаться. Он просто наблюдал за тем, как она уходит от него, а она не оглянулась, даже не помахала на прощанье.
Она вернулась в город без особого пафоса. Она избегала старых друзей, особенно Оливера, потому что не хотела объяснять, почему оставила Кингсли и не хотела отвечать на неудобные вопросы или видеть жалость в их глазах.
Манхэттен был маленьким островом, а Ковен еще меньшим сообществом, но она до сих пор оставалась незамеченной. Одно из того, чему она, как бывший Венатор, научилась, так это исчезновению. Она быстро обосновалась в квартире в одном из чудесных новых зданий у воды на западе Челси: некогда ее отец был самым богатым человеком в городе, а сама она некоторое время была Регентом Ковена, поэтому, хотя она и была счастлива вернуться в Нью-Йорк и могла жить в небольшой многоэтажке, шестикомнатный двухэтажный пентхаус с видом на Гудзон был бы намного лучше. Она нашла работу в маленькой картинной галерее, потому что ей нужно было хоть чем-то заняться, и оказалось, что она умеет отвечать на звонки, шутить с художниками и умасливать клиентов. Это было довольно мило, хотя она никогда не думала, что это по ней. Она не представляла, что может принести ей будущее, но пока она жила богемной жизнью в Нью-Йорке и была правящей королевой Верхнего Ист-Сайда, это точно не входило в её планы. К примеру, она никогда не думала, что будет работать. Она собиралась быть одной из тех людей, которые правили миром в тени. Вместо этого она была простым клерком, той, кто делал, как поручено, и работала, чтобы улучшать вещи для других. Прибыла остальная часть её еды, и она быстро очистила тарелки, но задержалась на кофе. Она все ещё была в меланхоличном настроении, не зная, что происходит, куда приведет её жизнь. Ей не хотелось отношений, но в то же время, она не хотела быть одна. Она все ещё была замужем, даже, если её муж находился неизвестно где. Ей правда не нужен был никто, кроме него, но они не могли быть вместе, вот как это было.
Она заплатила и вышла из ресторана, её сапоги щёлкали по булыжной мостовой.
Галерея гудела, когда она приехала, так же как и её босс, нервозный человек по имени Мюррей Энтони, поучал своего молодого ассистента. Они в последний момент одолжили несколько своих картин какому-то маскараду в Модерне на следующей неделе, но ничего еще не было завернуто и отправлено. Музей интересовался, где картины, и Мюррей сорвался.
— Вот, я помогу, — сказала она, вставая, чтобы протянуть руку к двум из них, запакованным в ящик.
— Мими, слава Богу, ты здесь. Я разговаривал по телефону с музеем, а потом узнал, что Донован собирается свернуть работы в трубочки! Представляешь? Они же могут испортиться! — сказал Мюррей, гневно глядя на виновного. — Они должны отправиться прямыми, прямыми, прямыми! Он собирался отправить их в цилиндрах для постеров! Леди, которая закатывает вечеринку, тут не появляется, — его глаза продолжали бросать искры на ассистента. — Донован сказал, что однажды она почти кричала на него, но можем ли мы её винить? — Он вздохнул.