На втором этаже, куда вела скрипучая шаткая лесенка, обнаружилась просторная комната с низкими потолками, заставленная разнообразными сундуками, мешками и ящиками. Единственным предметом мебели был стол, за которым на таком же ящике восседал, завернувшись в зелёный форменный плащ Дозора, немолодой воин. Вид у него был самый раздражённый.
Но не он приковал к себе взгляд молодого рыцаря, а замерший в свете, льющемся из окна, высокий плечистый мужчина, один не проявивший никакого интереса к вошедшим. В комнатушке мгновенно стало тесно, когда дозорные втащили Туригутту — женщина умудрялась сопротивляться, и Левр не завидовал троим её стражам.
— У парня при себе было письмо к милорду, мастер-шеф.
— Это тебе, брат Оттьяр, — мужчина в зелёном плаще повернулся к тому, что стоял у окна. Туригутта дёрнулась, когда тот наконец соизволил подойти к задержанным.
Левр невольно сглотнул под тяжёлым взглядом мастер-лорда.
У Наставника Мархильта глаза были тёплые. Даже ругаясь и щедро раздавая подзатыльники, он оставался для своих учеников кем-то сродни доброму дядюшке. Оттьяр был полной противоположностью ему. Крепко сжатые губы, пристальный колючий взор, льдисто-голубые глаза, статная фигура в серебристо-сером одеянии из тонкой дорогой шерсти — всё вместе излучало высокомерие и холод. Он принял письмо, быстро пробежал его глазами, вновь глянул на Левра.
— Эскорт-ученик? — Тут дозорные зашушукались. — С каких пор наша Школа стала отправлять детей в конвоиры каторжан?
Левра бросило в краску. Туригутта захихикала, и внимание Оттьяра переключилось на неё. На юношу, низко опустившего лицо, он больше не смотрел, словно того и не было вовсе в комнате.
— Значит, Степная Нечисть, ты всё-таки досталась мне.
— Тьори Кнут, — протянула она тоном, который у неё Левр слышал лишь несколько раз. — Наслышана. Как давно ты спустил свою промороженную задницу с ледников на равнины?
— Достаточно давно. Тогда же, когда ты со своим кочевым отребьем прошлась по моему имению в Лучнинских предместьях.
— И душка Иссиэль отдал меня тебе, чтобы ты разобрался со мной на каторге. — Она констатировала этот факт, не подвергая его сомнению.
— Он это сделал. — Оттьяр склонился над пленницей. — Но отправлять тебя на добычу золота так же неразумно, как пьяницу — торговать вином. У меня были другие планы. Поэтому, моя дорогая мастерица войны, для нашего Наместника и всего Военного Совета сегодняшним вечером жизнь твоя закончится от, допустим, внезапного приступа одышки и сердцебиения, — он кивнул шефу Дозора, и тот что-то застрочил на гербовом листе бумаги, — а завтра мы начнём развлекаться по-настоящему…
— Ой.
И мастер-лорд, и пленница одновременно повернулись к Левру, который покраснел до кончиков ушей, сам не понимая, как это простое «ой» скатилось с его губ. Даже шеф Дозора прекратил свою писанину и уставился на молодого рыцаря. Туригутта едва заметно показала ему глазами на дверь. «Уходи, — прочитал он так ясно, как если бы она кричала, — сейчас».
— Что-то ещё, мальчик? — заложил руки за спину Оттьяр. Левр прокашлялся.
Разумнее было бы молча испариться из пределов его видимости. Исчезнуть, забыв дни с осуждённой воеводой Туригуттой как страшный сон. Левр не мог вспомнить из своего тептара или слов Наставников ничего, что подсказало бы ему, как поступить. И нужно было решать самому, а это никогда ещё хорошо не заканчивалось.
Но он набрал воздуха в грудь, сжимая кулаки и пытаясь побороть собственный, совершенно не рыцарский страх, и произнёс, глядя в глаза мастер-лорду:
— Вы не имеете права лгать князю. Я этого не допущу.
========== Рыцарь и бесчестье ==========
С того самого мгновения, когда он вздумал пререкаться с мастер-лордом, Тури знала, что кончится всё чем-то вроде этого. Она заставила себя проглотить собственный страх и привычное ожидание боли, она заставила себя уйти в приятные воспоминания прошлого, чувства, мгновения — триумф, победа, прикосновения, улыбки…
Друзья и соратники, слёзы счастья, смех после завоёванных границ, трофеи, в конце концов. Только чтобы не видеть и не знать, что её обязательно ждёт. И она почти преуспела. По крайней мере, Тьори, известный как закоренелый мужеложец, вряд ли позарился бы на её сомнительные прелести. А значит, её скорее должны были избить.
Но вместо этого долбаный Мотылёк решил погеройствовать. Его горячечная речь включала страстные высказывания о «чести звания», «позоре рода и родины», «верности» и что-то такое ещё особо флейянское. На её отчаянные гримасы в её сторону он не реагировал. И заткнулся, только получив удар в лицо.
Тури помнила, что такое быть пойманной, и не только в плен. Пленению, по крайней мере, полагалось сопротивляться, в отличие от официального ареста. Помнила, как явились королевские воины в чёрных плащах, как скрутили её и никто из её воинов не шевельнулся, ожидая её команды, приказа, хоть одного слова. И всё, что она сделала, — это послала им улыбку и тихое: «Разойтись». Но что она могла сделать с этим молодым идеалистом, который уже с десяток раз, если не больше, пропал бы без неё за последнюю неделю?
Что она могла сделать теперь, когда он намеревался стоять на своём до смерти, несомненно, мучительной, когда не представлял собой никакой силы? Что он мог противопоставить Оттьяру и его прикормленным дозорным? Что она могла бы противопоставить — чего делать не собиралась и своему порыву удивилась?
— Ты такой идиот, Мотылёк, — простонала она на ильти тем не менее, когда он получил первый удар. И вздрогнула, отвернулась, когда с обеих сторон ударили второй и третий, по ногам, кидая его на пол.
Не впервые, в тысячный раз Тури видела это: брызги крови, разлетающиеся с его тяжёлым дыханием и кашлем, тихий, короткий вдох перед тем, как с него сорвали нагрудник, только чтобы ударить в живот, и после удары было сосчитать сложно. Но, израсходовав силы на него, они не тронули её, и это было в новинку.
Даже когда прилизанная скотина Оттьяр велел отволочь обоих в темницы Дозора, Тури получила лишь пару пинков под зад.
«Он может умереть, — вздохнула тяжело Тури, не рискуя перевернуть юношу, свернувшегося на полу. — Так и так, конечно, помирать…» Но, недолго поборовшись с собой и оглядев других заключённых в соседней, более просторной клетке — угрюмый пьяница, двое угрюмых золотодобытчиков в колодках, старик, может быть, уже мёртвый, с головой закрывшийся каким-то тряпьём бродяга, — она опустилась рядом с Левром. Аккуратно, вспоминая навыки, которые желала бы никогда не применять, ощупала его виски — он тут же дёрнулся.
— Я жив, — донеслось едва слышное, — вы целы, сестра-мастер? Они ничего не сделали вам?
— Степные духи и проклятие ада! — прошептала она, наклоняясь. — Не шевелись. Челюсть цела. Шея тоже. Давай, осторожненько, усадим тебя…
Больше всего досталось его носу и бокам, как она могла заметить. Кажется, при падении он сгруппировался, защищаясь от слишком серьёзных ударов. Но Чернобурка видела слишком много смертей от побоев, чтобы оставаться оптимистично настроенной. Тури оглянулась в поисках воды. Её не было.
— Эй, приятель, а попить не найдётся? — окликнула она безразличного охранника, по ту сторону решетки угрюмо ворочавшего мешки. Он едва глянул на неё:
— Вы тут ненадолго. Обойдётесь.
— Ничего… — Губы у Мотылька тоже все были в крови, нижняя треснула в двух местах. — …не беспокойтесь.
— Захлопнись, — приказала она, цокая языком, — просто сиди и молчи.
Что ему была за печаль? Что было бы, не встреться им разбойники на дороге? Рыцарь бы довёз Тури благополучно до каторги… ну, или она сбежала бы. Был бы он чуть хитрее, он мог бы попросить долю в добыче и бежать или попросту отправиться к князю и заложить ублюдков.
И, хотя Тури ничем не была виновата в плачевном положении бедного Левра, она ничего не могла поделать с чувством вины.
— Ну как ты? Дышишь? — спросила она его, садясь ближе. — Что задумался?
— Не знаю, — едва слышно прошептал юноша в ответ, — ищу, как выбраться?