Она была почти польщена вопросом, прозвучавшим в этом слове. Шансов было мало, но всё же воительнице хорошо было известно, сколько сил и смелости нужно для надежды.
— Вы могли бы, — шевельнулись вновь его разбитые губы, — а я — вряд ли.
— Ты мог бы не вляпаться, если бы держал рот закрытым.
— Это… было бы бесчестно, — он приподнял голову, страдальчески жмурясь, — по отношению к вам.
Тури сдержалась, не выругалась. Ещё одно упоминание мифической «чести», и она сама готова была разбить ему лицо.
— Выживать не бесчестно, — прошипела она в ответ, просто чтобы сказать это наконец.
— Например?
Туригутта выдохнула и заговорила.
***
Сувегин, сын Самина, был самым хитрым, самым подлым, самым безнадёжным подонком во всём королевстве Элдойр.
Помимо прочего, он был последним из Наместников Южного Союза. И умудрялся выживать почти девять лет, убегая от королевских войск. У него оставалось достаточно сторонников на юге Черноземья у побережья, и остановить Сувегина не было под силу гарнизонным служакам. В конце концов, Сувегин со своей шайкой засел в Сабе, и местные жители с любопытством ожидали, чем закончится противостояние беглого лорда и новой власти.
Туригутта не имела никакого желания появляться в городе, но восполнить запасы провизии, воды и просто отдохнуть можно было только в Сабе.
Воспитанная в Руге, Тури привыкла к грубой простой жизни, окружающей её с детства. Но ценила и красоту Сабы. Розовый мрамор и ажурные, словно парящие в воздухе купола Сабянского дворца, тенистые аллеи, виноградники — всё это вновь и вновь приносило чувство спокойствия и благополучия. Воительница ожидала, что она и её сотня получат должный приём в городе. Вместо этого, стоило ей спешиться у арок дворца, со всех сторон на неё и остальных нацелились лучники, а из тени появился ленивой походкой Сувегин собственной персоной.
— Так-так. А здесь та самая девица, разорившая десять моих стоянок.
— Ты, кто назвал меня девицей! Покажи себя, — потребовала Тури, и он подошёл ближе. Несмотря на широкую седину в волосах, неоднократно сломанный нос, он источал обаяние и силу. Богатый загар украшал его открытое лицо.
— Прикажи своим воинам сложить оружие, воевода. Если вы сделаете это сразу, будете моими гостями. Или ты предпочтёшь стать пленницей, женщина?
И вот тогда Тури сделала ошибку. Она не только не приказала сложить оружие, но выхватила свой клинок и вознамерилась сразиться с мерзавцем Сувегином.
В следующее же мгновение она валялась в пыли у его ног, корчась и хватая ртом воздух, а несколько её десятников получили по стреле, и один был мёртв.
— Жалко, — высказался Сувегин всё тем же доброжелательным тоном, но его тёмные глаза остались холодны, — я ничего против тебя не держал в сердце.
Вечером того дня она, облачённая в тёмно-розовое платье сабянской парчи, под неусыпной охраной двоих дюжих кельхитов восседала напротив Сувегина за столом. Он наслаждался своим положением, как делал бы любой военачальник на его месте, зная, что рано или поздно потеряет всё. Это был лишь вопрос времени, когда кто-то из других воевод или мастеров покажется на северном горизонте степи и отобьёт Сабу.
Тури не была уверена, доживёт ли до того дня. Но, когда Сувегин взглянул на неё искоса, с аппетитом угощаясь с блюда кусками баранины, она поняла ещё кое-что. Её пленитель не собирался отпускать её и по другой причине. Убеждение это укрепилось в воительнице, когда он поднялся со своего места и подошёл к ней, наклонился к её плечу.
— Перевелись в белом городе и чёрных степях мужчины, знающие, почему женщине не стоит доверять оружие и воинские пояса. Вы покупаете их, раздвигая ноги, а это малая цена.
— Твоё звание стоило больше, а, Сувегин? — огрызнулась Тури. — За сколько тебя купили Оарли и их Союз?
— Твой господин стоил дешевле. Я помню, как он выбирал между знамёнами и лишний кусок хлеба решил его судьбу.
— У меня нет господ.
— Это ты так думаешь. Сейчас.
Сувегин отстранился, хмыкнул на перчатку, которую она носила на правой руке.
— Прячешь шрамы, Чернобурка? — проговорил он. — Ты не воин, как я и сказал. И не знаешь своего места. Я поучу тебя.
Она отбивалась, как будто её жизнь зависела от этого, даже зная, что это не так и лучше позволить ему получить то, что он хочет, чем потом зализывать раны. Но разбитые губы, несколько сломанных пальцев на левой руке и синяки и ушибы по всему телу не остановили его ни в один из последовавших дней.
Если бы она могла умереть, если бы она нашла в себе силы! Но она не сделала этого в первый раз, и спустя годы жизнь всё так же была ей дорога.
Ей нужно быть воином, нужно быть сильной, нужно играть по правилам мужчин — их всегда вокруг много, больше, чем воительниц, в двадцать раз, как минимум. Но это не работает, когда никого из них нет на её стороне.
И однажды ночью она заставляет себя отдаваться ему без противостояния. Заставляет себя впервые в жизни играть, притворяться и улыбаться — не сразу, после вымученных стонов под ним, как будто бы удивлённых. Это новое для Тури — играть по правилам женщин, — она всегда презирала игры «слабых девчонок», но жизнь диктует свои правила, и так надо. Сделать вид, что не замечает, как он отводит глаза от её искалеченной правой руки. Сувегин был хитрым и осторожным, но даже он сдался перед такой простой вещью, как ласка и покорность.
Тури притворяется и терпит. Притихшая, внимательная и очень, очень осторожная. Разве что чуточку она трусит, отправляясь к какой-то степной ведьме: меньше всего ей хочется оказаться с ребёнком Сувегина после всего. Что бы за зелье ни дала проклятая колдунья, от него Тури мутит и полощет почти неделю. Она рыдает врагу в плечо и жалуется на боль. Сувегин презирает «бабские немочи». Не отпускает её одну. Даже самые стойкие стражи отворачиваются от манипуляций ведьмы между ног пленницы, и это её шанс, это её бой, отчаянный и безоружный — свёрнутый клочок льна с криво нарисованным цветком пиона перекочёвывает старухе племени Бану в ладони.
Надежда мала — может ли полоумная колдунья знать, что за цветы носят воины на гербах? Может ли она додуматься посоветоваться с нужными людьми? Поможет ли она или раскроет замысел здесь и сейчас? Песок сыплется между пальцев ведьмы. Она щурит выцветшие глаза, и Тури складывает рот в безмолвную мольбу: «Пожалуйста». Надежда слишком мала, но старуха кивает.
Той же ночью Туригутта Чернобурка видит сон. Сувегина бросают перед ней на колени. Его лицо в крови. Его руки в крови. Разодранная рубашка свисает с плеча, под ней повязка — кровь просачивается сквозь серые грязные бинты. Тури никогда не верила в вещие сны прежде.
Однако клянётся дождаться, вытерпеть всё, что сможет, пока этот не сбудется.
В тот день, когда он всё-таки сбывается — не сам по себе, конечно, они полгода гоняют Сувегина с его шайкой по степи, она, Долли и парочка других воевод спят плохо, голодают, но она не знала покоя, пока не настал тот день, — Тури сняла перчатку с правой руки и бросила её на землю перед Сувегином прежде, чем перерезать ему горло. И больше шрамов и ран не прятала никогда.
— …Только не думай, мальчик, что я хоть о чём-то жалею, — сказала она, когда молчание затянулось, а Мотылёк не задал ни вопроса, не издал ни звука. — То, что тебе нужно запомнить, так это правило: побеждают живые. И только. Пока ты жив, возможно всё, а единственная безвыходная ситуация — это когда тебя уже в саван завернули.
Бедный рыцарь на полу рядом с ней молчал, не открывая глаз. Тури даже подумала, что он заснул. Но затем Мотылёк поднял голову, посмотрел на неё внимательно и произнёс твёрдо одно слово:
— Нет.
Шаги над ними, на втором этаже, звучали всё время, так же, как скрип мебели и разговоры. В этот раз грохот с дюжину пар тяжёлых ботинок раздался ближе.
— Вы не должны никогда больше этого делать, — повторил Левр едва слышным голосом, — если только кто-нибудь будет рядом… если я буду рядом, если кто-нибудь прикоснётся к вам…
Кажется, он прошуршал что-то о её «неприкосновенности» и «чести», но это было в любом случае чересчур. Шаги над ними зазвучали ближе. Заскрипела лестница.