С короткими привалами и добрыми спутниками. Или вот рыцарем Мотыльком, из-за ладной фигуры которого у неё перехватывало дыхание и отчаянно хотелось стать моложе, красивее и желаннее.
Но если помечтать? Если представить только, что она не уберёт руку, а он повернётся и в глазах не будет признательности, понимания, сочувствия или восхищения, а будет только пряный жар разделённого желания, если. Тури видела. Видела: свои смуглые, израненные, но всё-таки женские руки на его розовой, покрытой едва заметным загаром коже, на безупречном молодом теле. Видела огонь лесного пожара в искрящихся зелёных глазах.
Каков будет его рот на вкус? Будет ли её Мотылёк нетерпеливым, взволнованным, горячим? Будет ли его сердце биться вровень с её собственным?
— Госпожа?
Ах, — отметила про себя Туригутта, улыбаясь, — для него я всегда буду госпожой; кто-то, кто никогда не назовёт «лисой», «нечистью», никак иначе; кто-то, кто всегда будет переступать через границы осторожно и опасливо. Кто-то, для кого эти границы будут иметь значение.
Вокруг свечи заплясала попавшаяся на огонь моль, заставляя пламя плясать ещё сильнее. Заскрипели петли у ставен. Тури вздохнула почти сладко… но внезапный грохот рухнувшего таза и последующий плеск воды, хлынувшей, слава Богу, на пол, а не на матрас, вырвали её из не самых благочестивых грёз.
— Госпожа, вы на ногах не стоите! — раздался взволнованный голос над плечом, и те самые руки, которые только что в мечтах властно обнимали, легко оторвали её от пола.
В мечтах, правда, он не стонал при каждом движении от боли.
***
С утра, с лёгким привкусом похмелья во рту, Туригутта Чернобурка созерцала в окно Левра из Флейи, колющего дрова. Он встал ещё на рассвете. Сама женщина едва продирала глаза и планировала отлежаться ещё с денёк.
Молодость тем и прекрасна. С возрастом кости ломит, и никакие тренировки… Тури оборвала эти размышления, хлебнула горячего сбитня. Проклятое безделье, отсутствие доброй драки и собственное одиночество сделали её сентиментальной. Размякшей.
Она потёрла руки. Скованы, как и прежде. Мотылёк не один из её воинов и им не станет. Женщина отругала себя за откровенность: хитроумный маленький засранец и без того своими томными взглядами выведал слишком много её секретов, и чем всё закончилось?
Она по-прежнему в цепях.
========== Недостойно для рыцаря ==========
Подозрительно притихшая в течение всего последующего дня Туригутта Чернобурка раздражала Левра ничуть не меньше, чем её болтливая версия. Слишком часто юноша ловил на себе её цепкий внимательный взгляд, а это внимание, как он прекрасно усвоил, всегда что-то значило.
Проведя день на постоялом дворе у пасеки, Левр почти поддался желанию остаться ещё на один. Или на два. Скучающая Чернобурка его намерений не разделяла: её ужалили три пчелы, сидеть привязанной в комнате она отказывалась, выпивки днём богобоязненные бортники не подавали. К тому же лошадь покусала свою соседку в конюшне, и им пришлось вернуть деньги и забрать её.
Когда они выдвинулись в путь, Туригутта заговорила. На пять слов приличным было одно. Смысл её речи был всё тот же: она страстно желала снять с себя цепи и бежать. Левр стоически вытерпел уговоры, посулы и даже угрозы с её стороны. Когда дело дошло до оскорблений, терпеть стало сложнее.
— Если вы не замолчите, я вынужден буду завязать вам рот, — наконец, пригрозил Левр. Чернобурка оценивающе смерила его взглядом.
— А давай, — с вызовом ответила она, — попробуй. Клянусь, теперь, когда у меня свободны ноги, ты даже верхом меня не одолеешь. Что же не нападаешь, а?
— Лошадь вас боится, — отрезал юноша и сжал ноги; Туригутта заворчала, вынужденная шагать быстрее. Он не рисковал отвязывать её. Напротив, чем дальше они шли, тем чаще он останавливался, чтобы проверить узлы на веревке.
Как юный рыцарь успел убедиться, воевода была одарённой беглянкой. Стоило ей обнаружить слабое место в обороне своего конвоира, как она тут же наносила удар. Возможно, не случайно отнюдь заключённых никогда не сопровождали в одиночку.
— Мне скучно, — снова подала Туригутта голос, — споём? Я начну. Ты подпевай, и ничего, если ты тугоухий. Я спустился с горы, от постылой жены…
— Это я-то тугоухий?
— …у которой меж ляжек не тает ледник…
— Мастер, это ужасно! — Левр скривился, послал лошадь вперёд, но рывок не заставил Чернобурку заткнуться:
— …и в чащобе лесной в ясном свете луны… обнаружил волшебный родник…
— Если вас услышат? — пробормотал под нос юноша. Туригутта добралась до третьего куплета: дева родника раздвинула ноги для похотливого путешественника, а воевода пританцовывала, подмигивая юноше и всячески гримасничая.
Впереди показался низко стелющийся дымок, вокруг торчали пни вырубки. Очевидно, путники приближались к обитаемому жилищу. Левр дёрнул за верёвку, прибирая поводья.
— …застонала она, потекло между ног, словно таяли льды моих гор! — заорала дурниной Туригутта, недовольная отсутствием реакции. — Чего встал?
— Мне не нравится то, что я вижу, — ответил Левр.
К чести воеводы, она замолчала, всматриваясь в указанном направлении. Несмотря на идущий из нескольких труб строения дым, не видно было признаков жизни. Левр вообще прежде не представлял, что деревянная крепость может быть такой компактной. Из-за частокола выглядывали грубые бревенчатые строения. Никаких признаков окон, крохотные, едва заметные вытяжные проёмы, словно бойницы, и те были закрыты ставнями.
Изнутри. На частоколе в изобилии имелись коровьи и козьи черепа.
— Конских нет, — пробормотал Левр.
— Что ты там лепечешь?
— Конских черепов нет. Разбойники вешают конские.
— В книжке вычитал, — догадалась воевода, и юноша покраснел: её догадка была верна. — Ох ты, Мотылёк-книгочей, когда ж выбросишь эту дурь из головы. Ведь потреплет жизнь твои славные крылышки!
Подъехав ближе, они обнаружили с немалым удивлением вывеску, сообщающую, что перед ними — постоялый двор и корчма. Левр нашёл даже имена хозяев на нескольких языках, хоть и с грубыми ошибками. Правда, не было ни привратника, ни распахнутых ворот конюшен. Единственная дверь едва поддалась, даже когда юноша уперся обеими ногами в высокий окованный железом порог.
— Что за постоялый двор нуждается в таких дверях? — начал было удивлённый Левр, когда ему в грудь упёрся короткий меч. Он замер.
Из ниоткуда вокруг появились рослые северяне в одинаковых серых плащах. Скорость и слаженность их движений выдавала многолетнюю привычку. Юноша медленно поднял руки.
— Мест нет, вино ещё бродит, зато пиво свежее, — меланхолично пробормотал один из вышибал, быстро осматривая лошадь прибывших, — пускайте их, вроде всё в порядке. Давай бабу сюда. Ну, шевелись!
Вышибала быстро обшарил Туригутту одной рукой, другая не дрожала, сохраняя нажатие острия у её шеи равномерным. Левр только успел открыть рот, чтобы возмутиться, когда другой встречающий заволок обоих внутрь и без малейших признаков напряжения захлопнул за собой дверь.
— В наше время на Вольном Берегу не так безопасно, особенно после мятежей в Нэреине, — отрекомендовал здоровенный северянин в меховом жилете на голое тело. — Времена настали, парень. Повернись.
— Что значит, настали времена? — пробормотал Левр, пока его обыскивали с другой стороны. — Мятежи были подавлены в Нэреине…
— Правильно, и все недовольные разбежались кто куда. Самые голодные разбрелись по нашим краям. Не обессудь. Что за баба с тобой? Беглая?
— Она моя заключённая. — Юноша постарался сделать свой голос как можно твёрже. Но охранников заведения Туригутта заинтересовала куда меньше. Один из них пожал плечами:
— Если не ведьма и не детоубийца, то она твоя проблема.
Левр не рискнул спрашивать, что грозит воеводе в случае обвинения в колдовстве. Намотав верёвку покороче, он зашагал по залу, проклиная доспехи, что привлекали лишнее внимание.
Как и меч в ножнах. Отчего-то вернулось давно забытое чувство неловкости. А оно Левра не посещало очень, очень давно. С самого начала обучения в Школе. С того дня, как он покинул гостеприимный дом мастера Мархильта и окончательно обосновался среди таких же, как и он, сирот, в залах воинского придела в Сосновой Крепости.