— Я могу лечь на полу, — пробормотал Мотылёк. Не очень, впрочем, уверенно.
— Ты замёрзнешь, я замерзну, наши лица обглодают крысы. Или здешние домашние жучки-сверчки.
— Это загорные лесные тараканы. И они не плотоядные.
Тури вздохнула. Всё в нём хорошо, пока не доходит до его этой книжонки-тептара, стишков о героях древности и совершенно невыносимого занудства о морали и нравственности. Ну и о ползучих членистоногих, к которым по необъяснимой причине юноша питал слабость и интерес.
До своего угла они добрались без приключений — буйства в трактире не наблюдалось, даже самые отчаянные пьяницы старательно делали вид, что ослепли, стоило их осоловелым глазам случайно пасть на Левра. Тури вынуждена была признать, что он являл собой пример образцового рыцаря. Разве что доспехи были с чужого плеча. Но об этом зрителям было знать не обязательно. Меч, хоть Мотылек и поднимал его с трудом, тоже впечатлял: не чета саблям кочевников, он словно упал в руки бедному юнцу из той самой эпохи героев, которой он бредил днём и ночью.
Что и говорить о манерах — не всякий благородный умел быть таким галантным господином, тогда как в Мотыльке галантность казалась свойством врождённым. Возможно, так оно и было.
Тури поморщилась, думая о том, что однажды он обязательно спросит её об ожогах, стоивших пальцев на правой руке и шрамов на лице и шее. Спросит — и получит правдивый ответ, который ему вряд ли понравится. Потому что он не нравился и самой Чернобурке. Подумать только, этот мальчик — сын коварного Лияри, чей заговор едва не стоил ей жизни! «Допустим, мальчик пошёл в мать», — трусливо договорилась с собой Туригутта.
А всё ж таки галантен он был, как отец, и обольстителен не меньше. Даже на тесной койке умудрился расположиться так, чтобы почти не соприкасаться с ней телами.
— У меня руки слегка заняты цепью, если ты не заметил, — не выдержала Тури, когда юноша заворочался в очередной раз. — Даже если бы я попыталась до тебя домогаться, это мне не удалось бы.
— Я всё думал, как вам удалось выбраться из той ямы, — ответил тихо Мотылек, — покажете?
— Это правильно ты задумал, учиться полезно, — одобрила Тури и зевнула, нарочно устраивая голову ему на плечо — крепкое, мускулистое и упоительно тёплое, — но сейчас маленькие детки должны спать. А теперь слушай колыбельную.
И запела «Волшебный родник», радуясь его возмущённому сопению у уха.
***
Левр поймал себя на том, что начинает привыкать.
Привыкать к отсутствию удобств, к постоянной лёгкой настороженности наяву и во сне, к тому, что им руководит его же пленница. Он был нужен ей так же, как и она ему: Туригутта не знала ни слова на суламитской хине, весь её вид вызывал закономерные вопросы и немедленные подозрения у любого, кто её встретил бы, а скованные руки ограничивали бы возможность защититься.
Тем более когда им пришлось снова сделать крюк. На следующем же постоялом дворе Левр наткнулся на парней из берегового Дозора. Шестеро дозорных окинули рыцаря нехорошими взглядами. Туригутта, привязанная в конюшне к столбу, наверняка пыталась сбежать — юноша намеревался только прихватить что-нибудь перекусить и вернуться к ней. Вырученные за продажу металла деньги стремительно таяли. Юноша задержался: один из дозорных повествовал о том, что переправы через Велду закрыты.
— …шпионы Элдар повсюду, грядёт конец времён — так сказал Наставник в храме, и что вы думаете, на другой день помирал — сказали, холера, а по мне, отравили его.
— Отравили, — со знанием дела раздался гомон голосов со всех сторон, — всех потравят, кто не молчит.
— Одно ворьё на обоих берегах. Ловим их, ловим… слыхали? Степная Нечисть бежала тоже.
— Эта, которая резню в Лучне учиняла?
— Она самая. Да не одна. Собрала новую шайку и режет беспременно всех, кого на дороге встретит.
— Страшная, говорят, как увидишь, заикаться будешь! Так что, завтра на Мосты? Хоть у нас служба спокойная…
Туригутта не впечатлилась услышанным.
— Значит, свернём, — отрезала она, жадно давясь хлебом. — Можно подумать, дорога одна. Как же гадко жить в лесу! Гаже только в горах. То ли дело в степи…
— Вы не понимаете? Оттьяр не стал отсылать сообщение о вашей смерти. Вас по-прежнему ищут. Может, и награду объявили.
— Я не глухая, мальчик, — спокойно ответствовала женщина, осушая кружку с пивом, — может быть, тебя тоже ищут. Почти наверняка. Не передумал искать Дозор? Тебя спрашивать не будут. Повесят — и забудут.
Вступать с ней в очередную дискуссию он не решился. Очевидно, ей нравилось спорить. Нравилось комментировать увиденное, услышанное — всё. Её ворчание превратилось в фон каждого дня. Как раньше — бормотание Наставников в сиротском приделе Школы Воинов. Если бы она отоспалась, с ней можно было бы как-то сосуществовать. Но она совершенно не желала лежать тихо на одном месте даже ночью. Вставала. Убегала в уборную. Возвращалась. Нудно чесалась, ругаясь. Пила воду. Снова шла к ведру, нарочно громыхая цепью и спотыкаясь о верёвку.
Утро очередного дня началось для юноши с её запачканной окровавленной ладони, воздетой в воздух со скорбным возгласом на ильти. Левр успел предположить с дюжину версий того, как и когда она была ранена, пока проклятая воевода не встала во весь рост и не продемонстрировала кровавое пятно между ног.
Что бы ни говорили правила рыцарства, об этом Левр нигде не слышал ни слова. Ни единого слова не прочёл. О дамах во всех книгах и песнях пелось не иначе, как о бестелесных духах красоты, чистоты и скромности. Видимо, мастер-лорд Оттьяр тоже когда-то слишком близко соседствовал с какой-нибудь воительницей вроде Туригутты, после чего проникся отвращением ко всему женскому полу.
Хотя за собой Левр заметил, что уже перестаёт видеть в Туригутте Чернобурке женщину. Вовсе перестаёт.
— Я ничего не говорю, когда ты с утра тычешь своим твёрдым рухх уль мне в спину, — отрезала воевода, когда Левр потребовал от неё хоть какой-то скромности, — никто из нас над своей природой не властен.
— Господи, за что ты меня так наказал?!
— Да это я наказана, — скривилась Туригутта, — не думай, что такая уж радость с тобой шляться по Вольному Берегу. Долго ещё до Мостов, хотелось бы мне знать!
— День. Или два. Ориентир — чешуйчатые скалы…
— …мы зовём такие «драконьими яйцами». Хотя настоящих я не припомню. Я имею в виду не те, что в скорлупе…
— Вы хотите быть хуже всех остальных, — взорвался Левр, дёргая резче обычного за верёвку, — или ведёте себя так. Словно хотите собрать все ужасные привычки самых отвратительных мужчин, которых встречали. Но это не сделает вас одним из них всё равно. Достойные из нас презирают тех, которым вы подражаете.
— А ты считаешь себя достойным.
— Я хочу им быть, да.
Несколько десятков шагов они прошли в тишине. Покосившись на воеводу и уже даже не раскаиваясь в своих словах, Левр сжал губы крепче, когда обнаружил, что она тоже смотрит на него.
— Но они на самом деле похожи на драконьи яйца, — наконец, негромко произнесла Туригутта, и юноша мог поклясться, что улавливает что-то вроде оттенка извинения в её голосе. Он вздохнул. И промолчал вновь.
Постепенно чувство вины отступило перед другим, ещё менее приятным. Страхом перед неизвестностью. Левр как никогда ясно начинал осознавать собственное положение. Конечно, если всё закончится хорошо, его будут прославлять — несгибаемый характер и верность идеалам Школы заслуживали прославлений. Однако до тех пор следовало дожить. А с этими перспективами дело обстояло плохо.
Чем дальше они уходили от границ Лукавых Земель, тем чаще им встречались вооружённые всадники и даже вооружённые земледельцы. Погода менялась день ото дня, становилось всё холоднее, и, хотя днём это было не столь заметно, ночи Левр предпочёл бы проводить в постели под крышей или хотя бы у костра.
Костры они разводить избегали. Вольный Берег не баловал путников безопасными дорогами. Дважды или трижды им встретились бездомные бродяги, оказавшиеся на самом деле наёмниками, и только грозный вид рыцаря в доспехах, восседавшего верхом на лошади, остановил их от нападения.