https://yadi.sk/i/-RujrPxj3Uddob
========== Дороги и письма ==========
Туригутта проснулась от звуков голосов.
Несколько мгновений ей потребовалось, чтобы полностью попрощаться со сном. Тело словно вибрировало: чувство опасности, как надоедливый муравей, ползло под кожей. Она лежала не шевелясь, размеренно дыша и вслушиваясь.
Мужские голоса были слышны плохо за мерными звуками дождя и предрассветными трелями птиц.
Это могли быть деревенские жители, вернувшиеся с промысла. Или дозорные, нашедшие беглецов. Разбойники. Охотники за головами. И те, и другие. Главное, что слышала воительница, так это лязг оружия, и этого ей было достаточно. Туригутта не шевелилась. Ногой она легонько толкнула Мотылька. Чёртов сопляк дрых, как степной сурок в полдень. Тури задержала дыхание. Отдельные слова снаружи звучали на сурте, но языка она почти не понимала.
Всё внутри неё кричало, что люди, с оружием крадущиеся в ночи, вряд ли являются друзьями. Она толкнула Левра сильнее.
— Ни звука, — упредила она его сонные протесты. — Ты слышишь?
— Сапоги. Тихо, — среагировал он в кои-то веки правильно, и оба они медленно сползли с койки на пол.
Выбираться из землянки пришлось по очереди. К счастью, не было никаких огней вокруг. Тури умыкнула, кроме их собственных вещей (из тех, что уцелели в реке), котелок и плошку с маслом. Мотылька долго уговаривать не пришлось — на себе он унёс ещё сырую шкуру, судя по запаху, волчью. Пробираясь вокруг тёмных землянок, беглецы переговаривались шёпотом, умудряясь спорить. Ни один не знал, в каком направлении двигаться.
Ночной лес пугал Туригутту ещё сильнее, чем дневной. Вечером она вычисляла по привычке кочевников ориентацию землянки, но в полном мраке одну было не отличить от другой, как и деревья вокруг. Женщине начинало казаться, что внезапно воздух заканчивается в лёгких. Она выдохнула, пытаясь подавить приступ паники, это почти помогло — почти же! — когда некстати из одной из землянок показались мелькающие огни факелов.
— Что с тобой?! — яростно раздался шёпот над ухом, но Тури могла только открывать рот и задыхаться: голова кружилась, она беспомощно взмахнула скованными руками, ноги подкосились…
В следующую секунду она и мальчик уже были в ближайшем схроне. Пахло сыростью и чем-то очень неприятным. Тури поморщилась и едва успела склониться набок: её безумно тошнило, а голова всё ещё кружилась.
— В еде был яд? — Голос мальчика звучал, как скулёж побитого пса; взглянув на него мельком, Туригутта обнаружила распахнутые зелёные глаза, несчастные и полные ужаса. «Я умру?», — задавали эти глаза единственный вопрос. Она бы рассмеялась. Но следующая порция рвоты не дала ей сделать этого.
— Это… не связано… с ужином, — пробормотала она спустя некоторое время, — это бывает.
— Это какая-то болезнь?
— Можно и так сказать. Я в порядке. Надо выбираться отсюда. Чем это пахнет? Как на бойне.
— Мясо какое-то сушится. — Мотылёк пожал плечами, подхватил её под мышки и поднял на ноги. — Идём?
— Нет там никого? — Тури не желала признаваться, что её всё ещё шатает при мысли о возвращении в страшный лес, смыкающийся тёмными стенами мокрой хвои вокруг. — Выгляни.
Он отпустил её и скользнул к занавеси на входе. Тури с облегчением вздохнула, морщась от противного запаха сохнущей крови. Определённо, это были не молочные ягнята. Воздух вновь застыл у женщины в горле, но причиной был уже не безотчётный страх перед замкнутыми пространствами и огнями факелов. Она протянула руку в темноту, нащупывая окорок, болтающийся на крюке под низкими сводами склада.
Определённо, не ягненок. Не лосятина и не оленина. Что-то слишком маленькое, чтобы принадлежать животным, и слишком знакомо пахнущее.
— Я не видела скота вечером, — прошептала она себе самой, — здесь не мычат коровы, не блеют овцы и козы.
Она прежде не испытывала тяги молиться, но это был тот момент, когда даже самые отчаянные богохульники подумывают о том, чтобы начать.
Пасть на колени и горячо просить о спасении.
— Мотылёк… — Голос был позорно слабым, жалким подобием её обычного командного тона. — Мотылёк, иди сюда!
— Тише, — зашипел он, возвращаясь, — что случилось?
— Нужен свет.
Ей, должно быть, показалось, или он на самом деле застонал.
— Я не шучу. Здесь что-то есть, и я хочу на это посмотреть. Припасы. Мы могли бы взять с собой, если они свежие.
— Зачем бы стали лесники держать испорченные?
— Просто помоги мне с огнём! — Тури подняла руки. — Или принеси откуда-нибудь?
— Я посмотрю, — шепнул он.
Когда он, не издав ни звука, вернулся, то даже в темноте Туригутта была уверена, что юноша побледнел. Ей не нужно было больше доказательств. Знакомый запах высохшей крови, давно не вызывающий тошноту, вдруг заставил ослабнуть колени. Хребет словно рассыпался в мелкий песок. Тури шатнуло.
Афсы тоже были людоедами, подумалось ей. Съедали врагов, особенно самых сильных, надеясь перенять часть их силы и опыта. Афсар носили боевую раскраску и издавали крики, их было слышно за полторы версты. Ну, кроме тех, что предпочитали отсиживаться в погребах с книжками об истории Поднебесья, полными всяких мудрёных слов вроде «мимикрия».
Но никто из Афсар не притворялся безобидными дровосеками, дожидаясь на заброшенных лесных тропинках случайных путешественников. Туригутта знала, как сражаться с Афсар в степи. Знала, как выбраться из ямы. Не боялась дать отпор десятку вооружённых мужчин, даже если это закончилось бы её бесславной кончиной. И всё же при одной только мысли, что придётся идти через ночной лес, полный людоедов и пугающих звуков, голова у женщины шла кругом, голос застревал где-то в глотке и хотелось плакать, спрятавшись в маленькой безопасной норке…
Большая тёплая рука подхватила её за талию, и она вынуждена была зашагать в ногу с рыцарем, почти ничего не видя в кромешной лесной тьме.
***
До знакомства с мастером войны Туригуттой Чернобуркой Левру чувство настоящего страха знакомо не было.
Конечно, ему бывало страшно. Например, когда нужно было войти в огромный зал, наполненный разноголосым шумом, и там были девушки и, что много хуже, старшие ученики. И какая-то далёкая родня. Все смотрели на него, давали свои оценки, что-то между собой обсуждали…
А потом отправили его в Школу Воинов, в общие залы. В Школе тоже было страшно. Когда по внезапной, непредсказуемой детской жестокости стайка мальчишек вдруг начинала преследовать и травить одного и каждый боялся стать следующей жертвой. Когда мастер-лорд Мархильт заболевал и, сидя на смотрах на лавке, сварливо ругался с лекарем, держась за сердце и жалуясь на свой давний недуг — последствие ранений. Когда ночью одолевали мысли о будущем, которое Левр не хотел делить ни с кем из товарищей, какими бы неплохими парнями они ни казались, но и оставаться один не хотел.
Тот страх был парализующим, бесплотным, бессмысленным. Новый стал похож на острие ножа, вонзающегося в тело. Острый, мгновенный, заставляющий бежать или бить. Он — Левр хмыкнул, позабавленный мыслью — даже нравился. Вызывал самое настоящее привыкание.
Особое чувство осмысленности жизни.
Правда, глядя на примолкшую отстранённую Туригутту, Левр опасался завести с ней разговор о прелестях приключений в осенних ночных лесах срединного Загорья. В ответ она, скорее всего, разбила бы ему нос. Одного перелома за месяц более чем достаточно, рассудил юноша.
Упоение очередным побегом быстро оставило его. Рёбра ныли, вокруг было сыро и темно, в любое мгновение сзади могла показаться погоня, к тому же Левр окончательно потерял всякое представление о том, куда он и его спутница двигаются.
Внезапно лес начал светлеть и редеть, и вскоре перед путниками показалась тонкая полоска зеленоватого свечения. По крайней мере, обозначился восточный горизонт. Темнохвойный лес сменился редколесьем. Двинувшись вперёд, Левр едва не угодил в канаву, за которой на насыпи обнаружилась широкая дорога — ни по одной такой юноша прежде никогда не ходил и не ездил. Затащив на неё молчаливую и погружённую в себя Туригутту, он замер, поражённый.