— У него девка наверху, — встрял другой. Левр хмыкнул. Почему эти праздные пьянчуги всегда всё замечают?
— Ты её купил? Дороги они нынче?
Пьяная ухмылка родилась на губах, едва он представил возможное возмущение Туригутты, услышь она сам собой вырвавшийся ответ:
— Досталась в довесок, бесплатно; тратиться на такую я бы никому не посоветовал.
***
С самого утра Мотылёк развил кипучую деятельность, и от его юной бодрости Туригутта готова была проклинать собственные стареющие кости. Всё, чего хотела она, — лежать на месте не шевелясь, с месяц или около того. Но мальчик, накануне надравшийся в стельку, был свеж и улыбчив. Даже потратил час на письмо, занимавшее от силы несколько строк.
Почтовые отправления за дополнительную плату собирал ровесник Мотылька, вихрастый рыжий оболтус.
— Три гривны за поездку, — хвастался он, словно не догадываясь, что на тракте делать этого не стоит, — а всё потому, что я неграмотный и чужого не прочту.
— Кто тебе, дурень, платит, болтливому, — не выдержала Тури, — порешат по пути, и плакали письма и денежки.
— Королевскую бирку видала, тётя? — гордо продемонстрировал серебряный кулон паренёк. — Вдоль тракта любая гостиница моя, любой конь и обед… жалко, девчонок не полагается.
— Боже сохрани от тебя девчонок, — пробормотал хозяин трактира, отпуская посыльного в его путешествие.
Судя по сурово сжатым губам её Мотылька, в письме содержалось нечто важное. Туригутта пожалела в очередной раз, что читать так и не научилась. Не то что это было редкостью даже среди благородных. А уж в кочевых войсках читать умел едва ли каждый пятый. Каждый третий — если считать среди воевод. Уметь говорить, знать, когда молчать, — вот что было важно.
Она едва не прослезилась, увидев знакомые гербы на лошадиной сбруе следующего посыльного. Клематисы, южные звездоцветы, как их звали кочевники; всадник вёл происхождение из Ибера. Туригутта закрыла глаза, представляя, что за погода там теперь, как пахнет юг, откуда до её родных степей рукой подать. Две, три ночи скачки, неделя, и она могла бы быть дома, в безопасности Черноземья, где, конечно, не всегда доставало воды, но зато было пространство.
Загорье начинало действовать ей на нервы всё сильнее. Руки были скованы, но всё чаще ей казалось, что на ней ещё и ошейник с шорами, а также намордник и тяжёлая упряжь позади. Атарский тракт был многолюден, но ещё большие толпы ошивались вокруг; казалось, это одна огромная бесконечная перенаселённая улица вдоль всего плоскогорья Тиаканы.
Тиакана. Где-то совсем близко её гарнизоны — если парни до сих пор там. Тури ухватилась за эту мысль. Она была измотана, будущее оставалось неопределённым, но она всё ещё была собой. И это успокаивало. Возвращало в привычное состояние готовности.
Боевой готовности. Как в прошлом. Она попыталась подсчитать, сколько лет провела в войсках Элдойра, и потерпела неудачу.
Атарский тракт кипел жизнью. Они двигались на юго-восток.
— У меня ноги по задницу стёрты. Давай передохнём! — взмолилась Туригутта ближе к полудню. Мотылёк был упрям.
— Нет.
— Маленький, на час-другой, перерыв.
— Нет.
— У нас есть деньги. — Она обогнала его, пытливо заглядывая в лицо. — Можно было бы купить осла — не самое рыцарское животное, знаю, но мои ноги…
— Нет. Мы идём дальше.
Дождавшись, пока он прошагает мимо, она прыгнула ему на спину, закидывая скованные руки ему на шею. Манёвр удался, а он всё ещё не усвоил, как именно нужно скидывать душителей.
— Вези меня, мой благородный ишак! — возопила Тури громко на ильти. — Будь моим скакуном!
— Тебя одолел злой дух, Степная Нечисть? — огрызнулся он, безуспешно пытаясь стряхнуть её, пыхтя и изворачиваясь. — Слезь с меня!
— Прокати меня! Йе, скачи вперёд, к славе и почестям!
Когда она была моложе на целую жизнь, таборные гихонки подобными выходками вымогали состояния у краснеющих благочестивых Наставников, вовремя умея задрать юбки или поставить случайных прохожих в неловкое положение. Мотылёк не был знаком с гихонцами и их повадками, очевидно. Он поддался после недолгой борьбы.
— Так куда мы идём, мальчик? — спросила она, наверное, в тысячный раз. — Ты же не думаешь дойти пешком до Элдойра?
Судя по его каменно-серьезному лицу, именно это он и намеревался сделать. По крайней мере, до того, как она спросила.
— Нет, — не оправдал её надежд юноша, — не в столицу.
— Жаль, жаль. Я бы знатно веселилась. Скажи мне, сердце моё, куда же иначе?
— Что это, там, впереди? — вдруг спросил Мотылёк, и Туригутта уже хотела ворчливо напомнить ему, что её не проведёшь жалкими попытками сменить тему, когда вид на восточный горизонт заставил сердце в её груди затрепетать.
— Сигнальные башни Тиаканы, — хрипло сказала она, — мы у западной окраины Исмей. Мои войска здесь стояли. Недалеко. Перед тем, как я… в общем, если хочешь, я расскажу.
…Она никогда не любила горы, но плоскогорья Тиаканы отличались от нелюбимых кочевниками каменных застенков отвесных скал. Гигантская природная крепость защищала древнее царство веками. Его разорила не война и грабежи, а чума и внутренние раздоры. Но, оставленная полтысячелетия назад, Тиакана ожила вновь с воцарением Гельвина в Элдойре.
Он просто не мог оставить самую удобную позицию на западных склонах горцам. Поэтому, как только было объявлено о новом строительстве гарнизонов, кочевые войска были первыми, кто отправился к ним.
Туригутта ещё помнила, как Ниротиль занимал крепости Тиаканы. Это было вскоре после Флейи. Тогда огромный замок-крепость только начинал разрастаться, весь в строительных лесах и копошащихся далёких фигурках каменщиков и воинов. Покрытые известью, из дыма и пара, окружавшего плавильни и кузницы, появлялись знакомые лица. Другие все были в саже. Вся земля, одежда, все кони были покрыты полосками: сажа, извёстка, рыжая глина. В следующий раз Туригутта оказалась в Исмей спустя много лет. В последний раз она вошла туда накануне своего ареста.
Княгиня Этельгунда когда-то говорила, что воительниц судят строже, чем их братьев. Туригутту судили мягче — по крайней мере, за военные преступления.
Она была непристойно пьяна почти две недели после возвращения из Лучны. Если в Пустошах оправдать себя ещё получалось — голодом, одиночеством, — в этот раз Чернобурка знала точно: резню ей не простят. Она ждала казни каждый день. И, не дождавшись сразу, казнила себя сама.
В меру сил, конечно. Похмелье было бы слишком жестоким орудием убийства. Особенно после их попоек. Зная о своём бедственном положении, Туригутта отправила весть Ниротилю — полководец ограничился коротким отказом с ней разговаривать. «Со всеми сожалениями сообщаю, — гласил его полуофициальный ответ, — что дела дома чрезвычайно занимают всё свободное время». Тури пила три дня, но не могла избавиться от картины перед глазами: он и его сын, его жена, в богатом доме, оплаченном её кровью в том числе. Подлый предатель и обманщик. Легковерный идиот.
Сообщение об аресте пришло задолго до того, как появились в чёрных плащах верные воины его величества. За два дня до них явился поверенный из воеводского корпуса. Тури с трудом могла вспомнить, чего именно длинноносый кретин хотел, но он постоянно требовал, чтобы она приложила испачканный в чернилах палец к бумагам, а когда она отказывалась, пытался принудить силой.
Чем эти попытки заканчивались, она не помнила тоже. Возможно, она с ним дралась. Возможно, трахалась. Возможно, и то, и другое. Она и прежде любила выпить и покутить, но с годами склонность к пьянству ей удалось в себе одолеть. Разорение Лучны и окрестностей вызвало самые худшие воспоминания — и самые дурные из старых привычек.
— Туригутта Чернобурка здесь? — гаркнул где-то над ней беспощадно бодрый голос, и ей пришлось выпростать из-под себя руку, чтобы подтянуть сползшие штаны.
— А кто её ищет? — простонала она недружелюбно. Нависнув над ней, воин в чёрном плаще скривился с выражением сокрушающейся добродетели. Лицемерный ублюдок.