— Приказ поступил за подписью Правителя. Из Школы Воинов по постановлению Совета. Из воинского придела Храма…
— Подвинь-ка ведро, любезный, — булькнула Тури, но тот даже не двинулся с места:
— Приказано прибыть в белый город на воинский суд.
— И в чём меня обвиняют? Сгинь! — Она рявкнула на Бритта, невовремя сунувшегося из-за спины королевского конвоира.
— В резне.
Он почти улыбнулся, когда она разразилась нарочным невесёлым смехом.
— Штурмовые войска. В резне. Удивительно. Когда такое бывало? А, нет, послушайте, они ведь набираются, грёбаная твоя душа, именно для этого. Убирайся.
Вместо этого её выволокли вниз, всыпали палок и связали. К тому моменту, когда похмелье отпустило, её везли в Элдойр королевские конвоиры. Тури успела спеть несколько мерзких песенок, обругать всех присутствующих, их души, их отцов и матерей, предложить близость нескольким мимо проезжавшим и наблевать на капитана стражников.
Это было дно. Ниже не падал никто, а если падал, то не признавался; а ей нужно было быть лучше, честнее и, надёжнее всего, погибнуть с честью до того, как её осудят. Как Этельгунда. Помнится, княгиня говорила об этом жизнь назад после особо бурных празднований. Говорила о том, что мужчины могут воевать друг с другом, но не потерпят соперничества с женщинами; и женщины на этом поле битвы всегда проигрывают, пока пытаются сражаться честно. Или вообще как угодно сражаться.
Так оно и было.
Туригутта готовилась к пыткам и длительным допросам. Ничего этого не было. Спокойный Наставник говорил ровным тоном, очень внимательно выслушивал её ответы, что-то черкал в своём тептаре.
— Полководец Лиоттиэль знал о ваших намерениях? Почему вы не сообщили ему о том, что собираетесь штурмовать мирное поселение? Сколько дней точно вы пробыли в гарнизоне? Каков был паёк? Полководец получил от вас послание? Как давно вы лично встречались с ним?
И тому подобное. Сотни и сотни вопросов, действительно важных вопросов, на которые она, уже окончательно придя в себя, выдавала чёткие лаконичные ответы без ругани, шуток, споров:
— Никто не появился с приказами. Я отправила ему послание трижды, после перестала. Три года назад. Точно не знаю. Не подумала. Ошиблась.
Брат Тило был ни при чём, в конце концов. Это она облажалась.
***
— …Потому что мне стало всё равно, — выпалила она, глядя на юношу, и запихнула в рот краюху хлеба, — опротивели мечи, знамёна, поединки. А пока полководец развлекался жизнью со своей шлюшкой-женой….
— Благородной дамой. Следите за словами.
— Мотылёк, прими как данность: я буду считать её шлюхой — не потому, что она спала с кем-то, кроме своего мужа, а потому, что с врагом.
— Вы её ненавидите?
— Я? Она не заслуживает моей ненависти, но да, дорогой, я её ненавижу. — Она всплеснула скованными руками, сжимая их в кулаки.
— Потому что она отняла у вас его.
— Год назад я бы сказала, что он не золотая гривна, не какое-то сокровище, даже не мешок с отрубями, чтобы быть отнятым. Скорее мешок с дерьмом.
— Она это сделала. — Зелёные глаза были осуждающе честны, и Тури неуютно почувствовала себя. Он обвинял её? В ревности? Когда она достаточно винила себя сама?
«Она спала с твоим отцом, мальчик, — размышляла, удивляясь превратностям судьбы, Туригутта, ёжась под порывами ветра, — то, о чём я не расскажу тебе, потому что не знаю как; и, может быть, каким-то образом теперь мне возвращают то, что было отнято, а это гораздо больше, чем тёплое тело в койке». Осенние ветра скатывались с плоскогорья к тракту, делая их короткие привалы всё менее приятными. Раньше говорили на востоке, что в Загорье зим не бывает вообще.
Врали, как и обо всём прочем.
— Знаешь, Мотылёк, у меня не так просто отнять то, что я на самом деле хочу сохранить. Давай найдём следующий приют на ночь: кажется, собирается дождь.
***
Письмо должно было быть у границ Тиаканского плоскогорья к полуночи. Левр поймал себя на том, что подсчитывает вероятное количество вёрст, которые может преодолеть всадник за день. Остановился ли паренёк, чтобы развлечься с девицами? Выпить? Долго ли он будет спать этой ночью? Как быстро отчаянный зов о помощи достигнет адресата?
Отчаянный — потому что нужно быть идиотом, чтобы надеяться на помощь с избранной им стороны. Или Левром Флейянским.
Ему пришлось поставить ученическую подпись, но он не отказал себе в удовольствии изобразить изобретённый в дороге герб — бабочку, простирающую крылья, с которых ссыпались звёзды. Мастер-лорд Мархильт был бы доволен. Это был бы изящный герб, в серебре, с инкрустацией. Тщательно обдуманный, как полагается гербу настоящего рыцаря, прошедшего Школу Воинов не ради жалованья, но ради чести.
Которая ежедневно подвергалась суровейшим испытаниям, в последние дни — ежечасно. И за этот вечер — слишком часто.
Как говаривал набожный Наставник в храме, женская плоть грешна не более мужской, когда доходит до похоти, но только мужчины могут ради женщины забыть всё, кроме своих желаний. Левр предпочитал думать, что это относится к одной определённой женщине, возможно, единственной для каждого.
Туригутта Чернобурка? Для него? После всего? Когда он приблизился к решению сдать её дознавателям воеводства и забыть произошедшее, как страшный сон?
Забыть всё, кроме скрипучей двери в каморку, где, как лягушка, плескалась в бадье нагая и довольная Туригутта, стянувшая кое-как рубашку, что болталась на её кандалах, мокрая.
— Помоги мне с этим, — плюхнулась женщина с брызгами обратно, — или вообще сорви с меня эту ветошь; что стоишь? Иди сюда.
Честь, гербы, звания, долг перед князем и королем, присяга — все мысли покинули его, оставив одни желания. Левр бесшумно затворил дверь. До упора задвинул щеколду. И, сделав медленный глубокий вдох, обернулся, задирая подбородок.
Готовый вступить в небывалую битву с собой.
Комментарий к Дороги и письма
Наслаждаемся иллюстрациями Cudzinec (смотреть последовательно):
https://d.radikal.ru/d33/1805/01/3e50cf3290f7.jpg
https://a.radikal.ru/a31/1805/98/0d279ca27cce.jpg
https://d.radikal.ru/d27/1805/70/824047f66a0b.jpg
https://a.radikal.ru/a08/1805/43/d568bc82fcfe.jpg
https://a.radikal.ru/a38/1805/2e/cdd7cf7d0d3e.jpg
========== Лгунья, лжец ==========
Атарский тракт кипел жизнью. Ночью и днём. Под гостиничными окнами бесчисленные гуляки затевали свару, в общих залах таверн не смолкали песни на нескольких языках, там и тут раздавались нервные окрики погонщиков животных — последние спешили убраться с запоздалыми стадами до того, как настанет глубокая осень.
Туригутта вздохнула, оттирая грязь с колена. Скрипнула дверь. Мотылёк, спотыкаясь, втиснулся в комнату. Ей было не до него. В спину дуло изо всех щелей, ягодицы покрывались гусиной кожей, и всё, чего Тури хотела, так это оказаться в постели, замотаться в одеяло с головой и отключиться на жалкие оставшиеся часы до рассвета.
— Не раздобыл нам ничего поесть, парень? — сквозь зубы бросила она. — Умираю от голода.
— Нет.
— А как ты смотришь на ужин? Не проголодался? Может, раздобудем какой-никакой трапезы?
— Нет.
Это было уже интереснее. Она в последний раз присела, позволяя остывшей воде смыть грязь, выпрямилась. Мотылек отпрянул в сторону, старательно делая вид, что глаза его смотрели куда угодно, только не на неё.
Возможно, опять размышлял о подобающем и не очень поведении. Пытался втиснуть свои представления о хорошем и плохом в то, что собирался сдать её, как овцу на бойню, под топоры королевских палачей. Тури были не слишком интересны его занимательные идеи, без сомнения включающие произнесение речей о воинских доблестях и достоинстве перед очередными высокомерными лордами.
У неё свои планы, в конце концов. Свои излюбленные приёмчики и маршруты. Свои способы спастись. Мотылёк может обманывать себя, если так угодно, как подобает честным и справедливым рыцарям. Ей хватило ошибок в соратниках. Лучший друг — меч, и ничто кроме меча не может быть настолько же полезным. Даже этот прекрасный ясноликий рыцарь, сотканный из света и порхающий, как его собратья-светлячки в лунном луче.