— Ты была куда как смелее, Чернобурка, в койке! — наугад выкрикнул Левр, догадываясь, что спровоцирует женщину, и он добился своего; и Боже, предчувствуя разбитый рот, нос, боль во всём теле и даже, вероятно, выбитые зубы, он хотел этого…
Она атаковала. Всерьёз.
…Левр хотел. Познать её. По-настоящему. Быть врагом или другом, но не мальчиком для сказок на ночь; быть тем, кто её разозлит, рассердит, развеселит, взволнует, но только не оставит одну, не разочарует, не покажет спину.
Её девятый удар был подлым, десятым она его опрокинула на землю, а избежать одиннадцатого ему удалось, совершенно нерыцарским ударом в челюсть скинув женщину с себя. Туригутта зарычала, окружающие — Левр их не видел и не чувствовал их присутствия — что-то пророкотали.
Они меня забьют насмерть, если она просто нахмурится; но это того стоит.
Стычка продолжилась. Поднимая руки и выдыхая, набирая воздух в грудь, отражая удар и подставляясь — Левр напрочь забыл обо всём за пределами их мира на двоих. Ударов было множество, но он умудрялся подхватывать её сложный, рваный, неправильный, непредсказуемый ритм и встраиваться в него.
— Думаешь, я ослабла? — гаркнула воевода, побираясь достаточно близко, чтобы пнуть его в лодыжку. — Да ты стонешь, как ишачка в охоте!
— Тебе лучше знать, — не смолчал он в ответ.
В следующий раз они замерли рукоять к рукояти. И Левр, убеждённый, что уж в этой позиции будет сильнее, выдохнул испуганно, столкнувшись с её прямым взглядом.
В нём была печаль.
Ты опытнее, ты лучше сражаешься, ты хитрее, не так наивна, но счастлива ли ты от этого? — подумал, не посмев сказать, Левр, позволяя за себя говорить это тяжеловесному дедовскому клинку. И больше не терял её глаза. Беспокойные, искренние, как никогда, в которых взрывались степные звездопады, в которых звенела сталь сражений над зелёными полями и ржали кони под грозовыми небесами. В которых бесконечно сражались они вдвоём, прогоняя прочь даже призраки прошлого.
Голоса вокруг исчезли. Зрители исчезли. Запутавшись в ногах друг друга, Туригутта и её рыцарь-противник рухнули на землю и покатились по ней.
Левр ожидал всего, только не того, что её руки настолько сильны спустя месяцы в оковах. Короткое мгновение Тури снова была женщиной, затем — воеводой Чернобуркой, но потом опять, опять женщиной, близкой, желанной, пахнущей острым пряным потом, лошадьми, долгой дорогой, гостиничными безвкусными обедами и дешёвым вином — и вновь оборотилась опасной смертоносной воительницей, готовой вцепиться зубами ему в горло…
Я сражаюсь не с ней, — вдруг пришло Левру в голову, — я сражаюсь с собой. Пришла другая мысль, не менее неожиданная и интересная: что, если и для неё это не просто рутинное убийство? Что, если и она пытается победить нечто большее, чем мальчишку-конвоира?
Разгадать загадку и разрубить хитросплетение узлов им не удалось; над площадкой зазвучал рог, раздались крики, а затем Тури с него сдёрнули, швырнули в сторону, и Левр против разумного рванулся вслед — догнать и защитить её, но тут же оказался на земле лицом вниз, с руками, скрученными за спиной, чей-то сапог отшвырнул прочь его клинок, умелые руки мастерски обездвижили его.
Рядом Туригутта точно так же отплевывалась от песка, злобно дрыгая ногами и руками и проклиная всё на свете.
— Оружие наземь! Королевские дозорные войска вступают в гарнизон Исмей и требуют покорности его величеству!
***
…Быть пленником — сомнительное удовольствие. Пленницей — и того меньше.
Туригутта закатила глаза, опираясь спиной о крошащийся известняковый кирпич. Известняковые постройки быстро ветшали и приходили в негодность там, где сырость подтачивала стены и основания. Если бы у женщины с собой было что-нибудь острое, она непременно попробовала бы расковырять место крепления решетки к стене.
В тюремной камере Исмей она была одна. Она не позволила своим бойцам сопротивляться налетевшим словно из ниоткуда дозорным в королевских плащах — во дворе крепости стало темно от чёрных одежд и стягов. Незнакомцы — из горцев, конечно — действовали быстро, аккуратно и не мешкали перед тем, как применить силу к непокорным.
Бритт бросил на воеводу короткий вопрошающий взгляд, но Туригутта лишь поджала губы, едва заметно мотнув головой. Её парни не заслужили наказания. Вероятной бойни, о которой она накануне рассказывала Мотыльку, удалось избежать.
Куда дели дозорные юного рыцаря, спросить Тури было не у кого. Она мудро не открывала рта лишний раз, и ей удалось избежать — слава Богу! — новой цепи на оковах. Чувство свободных рук было непередаваемо прекрасно. Ради него стоило вести себя скромнее.
Тури подняла руки ладонями кверху. Запястья стали тоньше за месяцы в вынужденном положении и болели. Болели натёртые косточки, сильно выдающиеся там, где прежде их не было. Но даже так, она успела взять саблю, она успела сразиться, успела вновь испытать себя в бою — и была как никогда признательна за то, что противник оказался не из тех, что струсили бы.
Загремела решётка двери. Появились безмолвные воины в чёрных кафтанах. Трое заняли место у решётки, двое встали точно напротив входа. Горские невыразительные лица, на вкус Туригутты, не смогла бы различить между собой родная мать.
— Мастер войны Туригутта Чернобурка, — зазвенел один из них, по голосу — едва ли старше Мотылька, — вас приветствует капитан королевских войск, Финист Элдар.
Ей послышалось, все асуры на грани слышимости добавили что-то на своём наречии. Впрочем, она знала, что именно. «Сын Солнца». Удивление Тури удалось скрыть при виде молодого мужчины, легко сбежавшего вслепую по крутым ступеням и прошедшего к ней в камеру. Да, это был он, она могла вспомнить его лицо; отрёкшийся наследник, выбравший простую воинскую жизнь вместо белого трона.
Вероятно, в его выбор были вмешаны куда более тонкие материи и многоуровневые интриги, но Туригутте хватало поверхностного знания: арестовал её не простак и не рядовой дозорный.
— Сестра-мастер, — приветливо поздоровался Элдар, — могу я предложить тебе трапезу?
На ильти он говорил без малейшего акцента. Тури кивнула. Один из неразличимых горцев немедленно вплыл внутрь — в руках он держал корзину с едой.
При виде трёх пышных пшеничных караваев и доброго куска овечьего сыра воительница сглотнула набежавшую слюну.
— Если там яд, не вздумай меня остановить, — предупредила она капитана. Он лишь улыбнулся.
Бездонных чёрных глаз улыбка не достигала.
— Не возражаешь, сестра, я начну? — мягко проговорил капитан, игнорируя её жадное чавканье. — Видишь ли, наше время ограничено. И первое, что я должен сообщить, — суда над тобой не будет. Да, приговор к каторге был признан бесчестным. От лица Совета приношу извинения. Твоему положению в войсках такое наказание не подобает, посему ты будешь со всем уважением обезглавлена на центральной площади белого города.
Сердце Тури оборвалось, еда на миг потеряла во рту вкус, но она лишь кивнула. Других милостей было ждать неоткуда. И это был не первый смертный приговор.
— Но вопросы появились к твоему прославленному тюремщику, Левру Флейянскому. Видишь ли, не каждый день сыновья Наместников-предателей пишут письма королю, сообщая о предательствах князей, мастер-лордов, воровстве и обмане среди полководцев…
— Безумцев в Поднебесье немало, — осторожно ответила Туригутта.
— Безумцев, по стечению обстоятельств грамотных, одарённых в словесности, да к тому же пропавших вместе с государственной преступницей-воеводой Бог весть где, а затем объявившихся с повинной в Исмей — нет. И это не считая той мелочи, что мастер-лорд с каторги объявил обоих беглецов мёртвыми — что подтверждено свидетелями. Говорят, оба прыгнули с Мостов в Варну.
Чего было не отнять у их приключений — так это обилия свидетелей, тут Тури не стала бы спорить.
— И вот какой юридический парадокс заставил кое-кого в Совете обеспокоиться, — продолжил молодой асур. — Рассказ безумного Левра слишком разумен, чтобы его проигнорировать. Особенно в той части, которая касается разграбления новых золотых рудников, подкупа шеф-мастеров Дозора и тому подобных деталей. Особенно на Западе.