— У тебя есть родственники, мальчик из Лияри? Я спрашиваю на всякий случай. Потому что я убью тебя, и ты, когда умрёшь, станешь последним в своём доме. Последним. Предпоследнего убила вот эта женщина и её командир, кстати. Ты же знаешь? Она сказала тебе?
Вольность его движений выдавала многолетнюю практику, готовность сражаться и воевать в любой обстановке. Рост, осанка, поступь — не школьная, полевая; движения отточены не тренировками, а битвами, в которых ему довелось выжить. Такими же, в которых побывала Туригутта.
Ещё не успев сориентироваться, не до конца поняв, чего ждать, Левр поднял руку с мечом, встретив первый ленивый, неторопливый удар, близкий гипнотизирующий взгляд мастер-лорда. И услышал шипение гневного ужаса со стороны Туригутты.
Так отчётливо, так близко, словно она, как прежде, храпела ему на ухо.
— О, мальчик, на твоей стороне юность и любовь, — пропел, двигаясь по кругу ускоряющимися шагами, Оттьяр, — поверь мне, о такой смерти будут петь песни.
И следующий его удар закружил происходящее и Левра вместе с ним, бросил в самую гущу настоящего боя, в котором юноша никогда не бывал.
И, судя по тому, что едва успевал отбивать удары, вряд ли ему доведётся. Левр панически пытался заставить себя не дрожать. Не бояться. Зря: первая же попытка стойкости закончилась длинной царапиной вдоль плеча, от более серьёзной травмы он едва увернулся.
Оттьяр оскалился, не празднуя долго. Он пошёл в атаку вновь, пробуя удары нижним боем, подсекая ноги противника, спешно оттесняя его к краю трибун. Юноша едва успевал отбиваться, не пытаясь атаковать; он не мог приноровиться к бою, не чувствовал баланса, не успевал уловить, когда мастер-лорд вкладывает весь свой вес в удар, когда — опирается на скорость и гибкость.
В спину Левра упёрлась твёрдая планка перекладины трибуны для черни.
Оглушительная тишина в ушах рассыпалась, и оказалось, вокруг ликует и беснуется толпа, визг девушек, пронзительный и противный, перемежается бранью воинов заставы, и сквозь какофонию звуков доносится охрипший голос Туригутты:
— …Мотылёк, долбаный ты засранец, или ты его — или он тебя; старый ублюдок тебя загоняет, кого ты жалеешь, идиот, бей наверняка… бей!
И, словно её возглас был целительным лекарством, верным руководством к действию, Левр подчинился. И ударил вслепую.
И ещё раз. И ещё.
Напав с силами, порождёнными отчаянием, он выиграл небольшое расстояние до опасных планок трибуны. Оттьяр не удивился порыву и продолжил атаковать. Следующие удары были тяжёлыми и намеренно беспощадными.
Левр опробовал три из своих лучших ударов прежде, чем понял, что Оттьяр знает их все, их — и многие другие, о которых юноша и представления не имел. Он запаниковал. Показалось, всё должно немедленно закончиться, но — и Туригутта оказалась права, и прав был капитан Элдар: Оттьяр намеревался его наказать, разобраться с ним принародно и жестоко. Выбора не было ни у одного из них.
И Левр отбивался.
Холодный пронизывающий ветер предгорий, крик, день накануне, высокое небо, низкие тучи — всё исчезло; исчезло прошлое и мечты о будущем, исчезли героические песни и баллады, всё изученное и выученное. Остался он один в настоящем, он и Оттьяр. Он — и звон стали, искры синих огней перед глазами, когда удар его противника был слишком удачен, и его отбрасывало этим ударом на шаг, на полшага назад, и ноги соскальзывали, подводили.
Он проигрывал. Он проигрывал не потому, что не умел драться, но потому, что ему не хватало — не знаний, не умений, ни тем более постановки рук, но опыта и жестокости. Того, чем в полной мере обладала Туригутта.
Опять она. Её грубое, обветренное хитрющее лицо, в котором день за днём он выискивал хоть какие-то призраки красоты, которые должны были быть найдены в его Прекрасной Даме, но вместо этого находил всё то, чего ему самому не хватало. Всё, что на самом деле должен был видеть в своём отражении настоящий рыцарь. Сила. Стремление победить любой ценой. Запредельная верность, против правил, против здравого смысла, против всего. Способен ли он был на это?
Мог ли он надеяться на то, что когда-нибудь заслужит подобную любовь?
Мог ли он соперничать с тем воином, с воинами, самой войной, которой она отдала сердце?
Мог ли быть достойным?
Подсечка Оттьяра отправила его на землю, и юноша едва успел перекатиться, чтобы не встретить удар лезвием плашмя. Сначала ему показалось, когда он подскочил, отплёвываясь и встряхиваясь, что обошлось без повреждений, но по торжествующему блеску серых, стальных глаз мастер-лорда юноша понял, что случилось то, чего ему удавалось благополучно избегать до сих пор. По левому бедру поползла тонкая горячая струйка, и Левр малодушно понадеялся, что ему лишь показалось. Но — не осталось сомнений — ткань на колене начала стремительно промокать. То была кровь.
Оттьяр примерился к следующему удару, и Левр только тупо моргнул, уходя влево и вдруг ощущая быстро нарастающую слабость и дурноту. Он успел. Следующий удар цели не достиг. Мастер-лорд сделал шаг назад. Выигранная минута жизни.
«Сражайся», — говорила где-то далеко Туригутта. Из её скованных рук падали павлиньи перья. Разлетались, осыпая жемчужную пыльцу с крыльев, бабочки из-под её бесшумно ступающих босых ног. Расплывались чернильные кляксы на разлинованных пустых страницах тептара, складывались в ненаписанную, несуществующую, непрожитую историю, которой ему прожить было не суждено, но он хотел быть её достойным.
Мальвы в далёкой незнакомой степи роняли лепестки в черноземную июльскую пыль, истоптанную тысячами пар копыт, расчерченную колёсами повозок и копьями ночных стражей.
От удара Оттьяра Левр отбился вслепую, пот заливал ему глаза. Он поднял руку стряхнуть его, и резкая боль расколола мир пополам, зашла со стороны сердца, выхватила из лёгких остаток воздуха.
От последующего удара он не отбился, но кончик клинка скользнул по правому боку, прошёлся по бедру, порвав тунику и штаны.
Забыт был ледяной воздух предгорий. Забыты жаркие дни июльского Приморья и неизведанной степи, оживавшей в рассказах Туригутты. Мир горел и плавился знойной болью, не дававшей возможности вдохнуть. Чернильные пятна поплыли перед глазами. Но в руках всё ещё был меч, в ушах звенел пронзительный женский крик, и он поднял руки, сделавшиеся неимоверно тяжёлыми, и замахнулся.
Что-то подхватило его, вздёрнуло в воздух, встряхнуло и закружило, как прорезавшиеся невесомые крылья, и он врезался во что-то податливое и мягкое. Затем упал, роняя меч, себя и, самое главное, собственную жизнь и честь в песок и грязь ристалища.
***
…Кровь капала на песок. Крики оглушали. Только одного голоса не было слышно, голоса Мотылька. Он вряд ли мог издать хоть звук. Тури прижала руку ко рту, её затошнило, она знала боль, ещё бы ей не знать её, никакие сломанные ноги и руки рядом не стоят, это боль умирания.
Долгий, тёмного нефрита взгляд обратился к ней с тоской, мукой, признанием поражения, осознанием, обидой. К ней, воплощающей всё, чего глупый Мотылёк сам себя лишил, заворожённо мчащийся на её разноцветное пламя, пылающее, но никогда не гаснущее — и никого не греющее.
В этом взгляде было всё, кроме страха. Он не боялся.
Но одновременно с подскочившими на трибунах зрителями, голосящими о целителе, в нескольких шагах от Левра грациозно, медленно и с непередаваемым демонстративным изяществом на землю опустился мастер-лорд Оттьяр, держась за грудь.
— Что это? — встревоженно загрохотал Бритт за спиной Туригутты. — Капитан, кто-нибудь считал удары?
— Кровь с обеих сторон, мастер меча!
— Где Наставник, спросите его, чья сторона взяла, быстрее!
Они спешили. Бегали, спотыкаясь, переспрашивая, толпились с взволнованными лицами, желая узнать лишь одно: кто оказался прав, на чьей стороне правда. Тури не отказалась бы знать её тоже. Наставник на ристалище направился к Левру. Спустя мгновение в воздух он вздел его меч, и одновременно на трибунах подскочили, гомоня, зрители.