Капитан Элдар рядом с воеводой откинулся на спинку своего сиденья, поёрзал, склонил голову набок.
— Никогда не находил ничего интересного в поединках чести, но вынужден признать, этот стоил того, чтобы увидеть.
— Он жив? — спросила негромко женщина, всматриваясь, щурясь, в центр поля.
— Видимо, жив; милостивая сестра, я надеюсь, вы не откажете мне ещё в одном одолжении…
— К бесам степным долги между нами, Элдар, я хочу, чтобы ты сказал, что он жив.
Она никогда не вела себя, как трепетная дева, и, возможно, пришло время. Капитан Элдар смотрел на неё строго и без улыбки.
— Художник из Нэреина, к которому я обратился, чтобы он запечатлел всё происходящее, желает написать ваш портрет, сестра. Неразумно будет отказаться. Буду рад, если вы снизойдёте до этой просьбы. Что же касается вашего рыцаря Левра, полагаю, ему будет оказана вся необходимая помощь. — Он нажал на слово «вся».
— Он не мой рыцарь. Он даже не воин…
— Он защищал вашу честь.
«И своего князя, — подумала Тури, — и всего этого долбаного королевства. Всех, кроме себя, мой глупый Мотылёк». От ристалища вернулся Бритт, переполненный животрепещущими новостями.
— Парень при ногах и руках и пока что дышит, — пробасил он неодобрительно, — по большей части, раны неглубокие. Козёл Тьори тоже — насколько я могу судить. Обоих забрали лекари. Правда, на стороне мальчика…
С Туригутты было довольно. Её отталкивали и тянули в разные стороны, кое-где намечалась потасовка, кто-то громко требовал назад против правил сделанную ставку, но она всё же прорвалась сквозь толпу, перемахнула через оградку и устремилась к Мотыльку.
***
— …И конечно, ты будешь считать себя правым. Видишь ли, когда ты побеждаешь, то вся эта шелуха, самопознание, раскаяние, долготерпение, вот это всё, оно спадает, оно исчезает, растворяется. Ты снова пируешь. Пройдут годы; и вдруг окажется, что осталось мало тех, кто готов вспомнить с тобой твои победы. Их просто не станет больше. Потом уйдут и те, кто знал твои поражения. А ты всё будешь корить себя, что не успел любить своих друзей так, как они того заслуживали, а врагов ненавидел меньше, чем мог бы, не понимал их, стремясь перетянуть всё на себя…
Должно быть, это были голоса смерти. Только почему-то в них Левр узнавал голос Туригутты Чернобурки. Спокойный, рассудительный, без какого-либо намёка на шутку, такой, каким она говорила со своими воинами и ни разу с ним.
Ему показалось, на лоб легла мокрая тряпка, а где-то в сплошь горящем теле, в котором он не ощущал отдельных частей, лишь далёкую пульсирующую боль, отозвалось участившимся биением сердце. Если только это оно было. Юноша попытался овладеть собственной рукой, дотронуться до призрака Туригутты, но ему не удалось этого сделать. Красноватые тени перед глазами суетливо метались туда-сюда, ничто не желало долго оставаться на месте. Потолок вращался и падал на него, Левр зажмурился — и ясный голос воеводы вернулся, как только исчезло всё остальное:
— …уже думаешь, как поразишь их своими достижениями? Что? Что изменилось в тебе, благородном? Что, ты проткнул кого-то острым металлом и потекла кровь? Ты стал лучше, мир стал лучше? Ты всё так же боишься, всё так же хочешь подвести всё под свою философию, по-прежнему полон надежд.
— Это ты про себя, — не будучи в силах говорить, Левр изо всех сил думал в пространство. И, возможно, она каким-то образом услышала, потому что продолжила с тяжёлым вздохом:
— Но здесь, Мотылёк, здесь нет размаха твоим крылышкам, поверь; твои доспехи тянут их к земле. Есть свобода, и ты её не вкусил, хотя я звала. Туда, где и место воину. Туда, где ты узнаешь себя. Узнаешь, чего стоишь. Узнаешь ли ты? Но для этого тебе придётся жить. Обещаешь на этот раз?..
Это была она; прямая и честная, правдивая даже тогда, когда можно было бы покривить душой, польстить, уйти по-женски — по-дамски — от неприятной правды. И Левр был благодарен, что она не лукавила. И оставалась с ним всё то время, что близкая синева смерти и красные тени беспамятства — он чуял их — маячили перед внутренним взором, а он изо всех сил боролся с ними. Долго. Так долго и отчаянно боролся, что после не мог вспомнить, когда и как выкарабкался из борьбы — в сон.
В котором, должно быть, примерещился её силуэт, тёплые губы на его лихорадочном лбу и весёлый короткий смешок, когда она долго гладила его лицо. Ведь, когда Левр открыл глаза, над ним не было Туригутты.
Не было её и в комнате, полной паутины, пыли и сухого запаха старых книг.
— Тури… — позвал юноша своё видение и грезу по имени, но она вновь не отозвалась.
Что ж, Прекрасная Дама вновь нарушала порядок, созданный Левром в давних детских фантазиях. Возможно, она лежала в пьяном беспамятстве где-нибудь в коридорах или казематах. Или давно болталась в петле над ристалищем. От этой мысли Левру стало не по себе, и он вознамерился встать с постели.
Первая попытка подняться закончилась обмороком, а ко второй Левра окружали трое лекарей и озабоченный оруженосец Бритт. Начался медленный путь назад, в мир живых.
— Сколько пальцев видишь? Можешь говорить? Попей…
— Чувствуешь здесь? Нога болит? А где болит?
— Везде…
— Ещё попей. Голова кружится? Куда! Сиди смирно.
Он отвечал покорно на все надоедливые, повторяющиеся вопросы, сам боясь задать главный: кто победил в поединке и где Туригутта? Вместо этого лекари наперебой заставляли вспоминать родословную, порядок месяцев в календаре, местонахождение столицы королевства и заповеди Писания.
— …Но мы не услышали главного, что парень должен был сказать. — А это был Бритт, сложивший руки у груди и неизменно стоявший за спинами целителей. — Давай, Мотылёк, произнеси это, я поставил на тебя, сделай меня богаче…
— …Больше никогда? — простонал юноша, и оруженосец покатился со смеху, радостно ударяя по рукам с одним из лекарей и строя рожи другому, надувшемуся:
— Плевком с земли дракону в глаз! Ты всё-таки не безнадёжен!
…Спустя вечность лекари оставили юношу. Бритт задержался в дверях, оглянулся.
— Она на суде, парень, — возвестил он, без труда разгадывая мысли Левра, — почти сразу после твоей победы она и королевские стражи отбыли в столицу на королевский суд.
— Когда это было? — пробормотал Левр.
— Вчера вечером. Сегодня они должны прибыть в столицу.
Не говоря больше ни слова, оруженосец воеводы ушёл.
«Завтра, — похолодел Левр, вновь уплывая в бессознательную тьму, — для неё всё решится завтра».
Комментарий к Честь Прекрасной Дамы
Это заняло много времени, извините; сенокос, засолка огурцов, постройка сарая и экзистенциальный кризис занимают много времени!
А также — наслаждайтесь иллюстрацией от неповторимой Kudzinec
https://a.radikal.ru/a26/1807/05/58e4a4951364.jpg
========== Одинокий рыцарь ==========
Комментарий к Одинокий рыцарь
Извиняюсь за небольшой ангст)
Кстати, следующая глава будет последней)
…Горы всегда заставляли Тури чувствовать себя неуютно. Но над Элдойром даже горы казались мирными, безопасными и уютными. Нельзя было бы представить белый город без горы Белоснежной, нависающей над ним с запада.
«Кто назвал её Белоснежной? Она цвета охры, — подумала Туригутта, вздыхая и направляясь к южным воротам, — охра с синевой гранита. Белого в ней только ледники». Впрочем, и Элдойр, белый город, также не отличался белизной.
Женщина покосилась на сопровождающих. Воины капитана Элдар ничем не выдавали отношения к предстоящему пересмотру приговора печально известной Степной Нечисти. Она не расспрашивала их о планах Правителя также. Соберётся ли снова Совет? Будут ли её держать в темнице? Принародно позорить? Закуют ли в колодки?
Мелькнула мысль просить немедленной казни, если только кто-нибудь заикнётся о кандалах.
Но ворота Военного Совета были почти пусты, ни столпотворения, ни шума возмущённых мастеров, никаких намёков на предстоящее судилище. От одной из каменных скамеек отделилась фигура в плаще — Туригутта тревожно вглядывалась, пытаясь узнать лицо под капюшоном. Плащ кочевника. Походка всадника. Осанка воина.