На этой ноте мы и закончили внеочередное собрание нашего кружка молодых революционеров. И, надеюсь, что не последнее…
Глава 26
Говорят, что лучшее — враг хорошего, и я в этом очень быстро убедился, едва с Вероникой посетил первую деревню. Хорошо, хоть старосту для пробного заброса она выбрала древнего, который знал еще ее бабушку и дедушку. Мужиком он оказался неболтливым и мудрым. Как только он услышал мое «предложение, от которого нельзя отказаться», так сразу и дал ясно понять, что: «никто и никуда с насиженного места не поедет».
— Вы что же, барин, думаете, что ради ваших плодородных земель мы сразу все побросаем и побежит покорять для вас новые угодья? Мы тут люди простые, да не геройские. Сеем-пашем, что куда отвезти, да продать знаем, налоги плотим исправно. А вы что же предлагаете? Все оставить и в авантюру с вами пуститься?
Я не стал его убеждать в обратном и обещать дворянские титулы; лишь похвалил за мудрость, да попросил забыть о нашем разговоре. Впрочем, он знал еще Веронику с пеленок, а потому она в его молчании абсолютно была уверена, да и он сам бы ни на кого не променял свою графиню. В остальные деревни мы даже и заезжать не стали, чтобы не случайно не скомпрометировать мою будущую жену перед королем и не запускать лишние слухи.
— Видишь Самойлов, до чего доводит хорошее отношение к крестьянам? Кинул бы ты подобный клич на Зеленом острове — сразу бы нашел сподвижников. Те от Феофана готовы рвать когти, хоть в Неизведанный край, хоть к черту на кулички.
— Охотно верю, но, по ходу, наш план немного придется изменить… Переселение тогда откладывается.
— Да и правильно, на хрена тебе сейчас это геморрой? Только ты графиню свою тогда иначе обезопасить должен.
— Сделаем.
По возвращению в замок я этим и занялся. Двое суток форы до приезда людей короля в земли Макаровых быстро таяли, и требовалось действовать оперативно: Влад с утра отправился в город, Константин со своими обозами и людьми в сторону Кукуевки, ну а я устроил своей жене полный разнос в присутствии ее людей.
— Да и пошла ты на хрен, меркантильная тварь! — в сердцах заорал я и выскочил в коридор замка.
Под испуганными взглядами ничего не понимающей прислуги, я помчался во двор и приказал конюху запрячь лошадей в мою телегу с золотом. Тот захлопал глазами, не понимая, что происходит, но выбежавшая Вероника прекрасно справилась со своей ролью:
— Чего встал? — она грозно рыкнула на смотрителя лошадей. — Отдай ему пару самых дохлых кляч, и пусть проваливает на все четыре стороны, самозванец! Чтобы духу его тут не было!
— П-п-понял… Исполняю… — он испуганно закивал и начал надевать сбрую на какую-то плюгавенькую кобылку.
— Могла бы и получше лошадей дать! — огрызнулся я.
— Обойдешься! — Вероника в своей роли была прекрасна, словно разъяренная фурия. — Еще раз здесь появишься, голодранец, я на тебя собак спущу!
— У тебя нет собак, дура!
— А я заведу, ради такого повода!
— Ты еще пожалеешь обо мне! Ты еще поплачешь и на колени встанешь, но я не вернусь…
Кажется, наше представление удалось. Я со скандалом покинул поместье Макаровых и направился по той же дороге, что и Костя, с которым встретился сразу за ближайшим перекрестком.
— Отдашь, потом ей? — я протянул ему дорогую бриллиантовую подвеску, которую стащил из спальни.
Увидев украшение, Костя громко рассмеялся:
— Все так серьезно?
— Ага. Нужно же меня обвинить во всех смертных грехах, чтобы отвести подозрения. Все ясно и понятно, как божий день: барон понял, что ему светит тюрьма, а то и что-нибудь пострашнее, обокрал невесту и сбежал с королевским золотом в Награйское королевство. Теперь она для всех жертва, а не сообщница. Слуги все подтвердят.
— Да уж… Думаешь, с тобой действительно все так серьезно? — поинтересовался он.
— У Казимира на меня зуб. — ответил я. — И не только, у него. Уверен, моя судьба в Дарграде уже решена.
— С инквизицией шутки плохи, ты прав. — задумчиво проговорил он. — Через верха к церкви не подобраться, а через низы — тем более. Чем выше у человека уровень веры, тем более низкий пост он занимает. Странно, да? А убедить истинного фанатика в чем-то, та еще задачка.
— Это точно. — я вспомнил про бедного Иннокентия, мучавшегося со своей совестью на высоком посту.