– А почему? – поинтересовалась я, изучая изгородь, были ли на ней какие-то надписи вроде «частная территория» или «вход воспрещен». Ничего подобного. – Не положено, – коротко, без подробностей ответил мне охранник и поднял взгляд над моей головой. Ему даже не хотелось говорить со мной, назойливой иностранкой, как он думает, наверное – туристкой. Выходит, общий пляж просто прилегает к чьему-то ресторану или гостинице, и их владелец делает на этом дополнительные деньги, или организовал местечко для привилегированных клиентов. – Здесь платный вход? – всё-таки побеспокоила я его ещё раз. – Нет, вход по пропускам, – ухмыльнулся жлобистый мужчина, произнеся заведомую ложь. – И где получают пропуска? – Девушка, сюда нельзя, что вам нужно? В пятистах метрах есть другой пляж, идите туда. – Но почему нельзя? – глаза снова оторвались от меня, но теперь мне и отвечать не стали. Внимание устремилось назад, и я обернулась. Машина Джиёна медленно подкатывалась к нам. Охранник дернулся к воротам, чтобы открыть их и позволить авто въехать чуть ли ни к самому проливу. Окно приоткрылось, Дракон выдал рукой останавливающий жест, чтобы ворота не трогали. Затормозив и выйдя из-за руля на асфальт, он пошел в мою сторону, даже не смотря на кланяющегося охранника. Я с неприязнью смотрела, как тот, кто одинаково не знает как людей меня и Джиёна, не стал со мной распинаться и объясняться, а перед главой мафии готов целовать землю, и хвостом бы вилял, если бы тот у него был. Дракон встал рядом со мной, подмигнув. – Ну как, всё нормально? – Да, меня не пустили, как и ожидалось, – спокойно сказала я. Сторож закрытого пляжа подлетел к нам, изумленно начиная понимать, что я спутница местного владыки. – Господин Квон, я не знал, что дама с вами, пожалуйста, простите, – ещё дважды согнул он свою спину, рассыпаясь в извинениях. – Она не представилась. Прошу, проходите. Простите, госпожа, – я впервые услышала к себе такое обращение, и мои глаза растопырились до предела. Госпожа? Откуда это поклонение? Джиён тронул меня за локоть, проводя дальше, и мы прошли мимо так и не разогнувшегося охранника, видимо, почувствовавшего угрозу своей жизни за то, что не уделил подобающего внимания кому-то, кто связан с Драконом. – Это… это так неправильно! – поморщилась я, идя по ровной дорожке, параллельной линии берега. – Он ведь ничего не знает обо мне, чем я плоха, чтобы считать меня полным нолем? Я, конечно, и раньше сталкивалась с таким отношением… в России достаточно хамства и людей, которые никуда тебя не пропустят и не помогут ни в чем. Я раньше принимала это за склад характера, но такое вот преображение вижу впервые… Я-то ведь осталась той же самой! И из-за того, что на меня упал луч света твоего сияния, мне открылись все двери в Сингапуре? – Именно. Это и есть влияние власти, Даша. Этих людей муштровал не я, воспитывал не я, создавал не я. Это самые обычные люди, которых большинство. И они пальцем не пошевелят ради тех, перед кем сами могут кичиться какой-то властью, превосходством. Каждый человек сам мечтает быть правителем, но пока он им не является, всё, что он способен хорошо делать – выслуживаться, в надежде получить покровительство и помощь сверху, – я опять подумала о Мино. Ведь он откровенно пресмыкается перед Джиёном. Со мной он галантен и тактичен, потому что это задание Джиёна, а каков он с другими? Такой же непрошибаемый, как этот охранник? Дракон остановился, указав на красивое здание слева от нас. – Пункт второй: ресторан. Зайди и посмотри, как тебя будут обслуживать. Я подойду через пять минут, пока тут просто прогуляюсь. – Ты думаешь, я ещё не поняла, чем всё закончится? – Я хочу, чтобы ты ощутила разницу, а не просто знала о ней. Это совсем другое. Иди. Ещё по пути, перед тем, как войти в зал, где сидели в основном мужчины, или пары – одиноких женщин не было, – я вспоминала все подобные случаи из своей жизни на родине. Поликлиники с огромными очередями, где вдруг какая-то женщина в полушубке и с сумочкой из крокодильей кожи проскальзывает в кабинет вперед всех и за две минуты получает справку, паспортный стол, где «закройте дверь, я занята!», а сама сидит и велеречиво щебечет о чем-то с коллегой, магазины, где скажут, что твоего размера нет и не дадут померить, потому что на глаз определяют, что ты не так богата, как хотелось бы; деканат университета, где никогда не подскажут и не помогут, пока не принесешь хорошую коробку конфет или коньяк, даже родители бывших школьных одноклассников, которые приучали своих детей дружить с теми, кто «перспективный» или «из хорошей семьи», что обозначало исключительно денежное благосостояние, а над нашей семьёй всегда витало молчаливое (а за глаза и не молчаливое) предубеждение «эти православные», или «РПЦ головного мозга». Я слышала, как так и говорили. Я и серебряную медаль не получила, потому что учительницы по биологии и химии «продали» её однокласснику, чьи мама и папа бегали к ним с подношениями, а мне не хватило «знаний», чтобы превзойти того парня, больше троечника, в общем-то, чем хорошиста – и моя ситуация далеко не единичная. Мало кому было дело до того, какой я человек, какие вообще сами люди, если они не могут дать тебе денег, подарить дорогой подарок, помочь с работой, навести связи с кем-нибудь. Отец рассказывал (не мне, конечно, а матери и старшим родственникам, но я, бывало, краем уха слышала), как в девяностые, после развала Советского Союза, все церкви осаждали бандитские группировки, многие подминали под себя священников, чтобы те работали на них и помогали отмывать деньги. Куча церквей до сих пор трудится рука об руку с криминалом, или с политикой. А отец никогда не соглашался на такое, за что бывал бит в те лихие годы, а в результате вообще отослан в приход подальше от столицы, чтобы не мешал «зарабатывать деньги». Я знала о коррумпированности церкви, но это не разрушало моей веры. Плохие люди не могут замарать имя Бога. У меня всегда был пример моих родителей, честных, самоотверженных людей, и пока я знала, что такие, как они есть, я верила, что этот мир исправим. Прошло уже больше пяти минут, но официантка ещё не подошла ко мне. Везде всё одно и то же. Как мне всегда хотелось поговорить с теми персонами, которые смотрят только на материальную сторону! Как хотелось встряхнуть их и спросить, почему же вы не можете для всех быть хорошими, почему только для избранных? Да, бывали случаи, от бессилия мне хотелось вдруг стать каким-нибудь министром или инспектором проверки, чтобы вдруг очутившись в том или ином заведении, с властным видом навести порядок и сказать: «А почему это вы так нехорошо себя ведете?». И всё бы переменилось, человек бы принял к сведению, стал бы добрее и работать лучше. В свете последних месяцев я поняла, что это сказки. Не изменится у этих чиновников, служащих, работников, медиков и бюрократов взгляд на вещи. Они сделают вид, что приняли к сведению информацию от вышестоящего человека только затем, чтобы перед ним же выслужиться, но их отношение к нижестоящим навечно останется господским. Ох уж этот синдром вахтёра! Не пущу, просто потому, что могу не пустить. Джиён прав… и если сравнивать его с этими «мелкими» командирами, то он ещё куда не деформированный своей властью. Я бы даже назвала его сговорчивым. Нет, это обман. Даша, вспомни, как он отнесся к тебе изначально? Это сейчас ему что-то там интересно и забавно, поэтому он готов на какие-то поступки, но когда ему надоест, он вновь станет тем деспотом, которому плевать на чужие мнения и желания. Нет-нет, что-то тут не так…не может он быть такой же тупоголовой личностью, когда сам понимает поведение людей, их мотивы… он слишком умен и слишком верно мыслит для того, чтобы быть бесчувственным. Я знаю, внутри него есть что-то, я никак не могу докопаться до этого, но я это сделаю. Официантка поднесла мне меню, и одновременно с ней появился Джиён. Он вошёл и целенаправленно достиг моего столика, сев на диванчик напротив. Второе меню образовалось тут же в его руках. Когда девушка только успела сходить-то за ним? – Ещё ничего не заказала? – спросил он меня. – Мне только дали меню… – официантка ещё не отошла от столика, растеряно осознавая, что Джиён пришёл ко мне. – Ты же ушла сюда полчаса назад! – преувеличил мужчина, посмотрев на девушку-кореянку, которая, мне кажется, задрожала от его скользкого и холодного тона. – Простите, посетителей сегодня много… – начала она оправдываться и кланяться. Зал был заполнен наполовину, Джиён это тоже видел, и она не была единственной официанткой на зал. – Пожалуйста, выбирайте, я тотчас же приму ваш заказ. – Я тебя позову, когда выберу, – грубо, дерзко, но с удивительной выдержкой произнес Дракон, с таким видом сверкнув глазами, что официантку, как ветром сдуло. – За что ты так с ней? – А пусть не расслабляется, – расплылся он, возвращая внимание ко мне. – Ну как тебе контрасты? – Прости, но я неважный подопытный, поэтому думала совсем о другом, пока сидела здесь, – Джиён приподнял брови. – Я поняла, почему ты не плохой. – Серьёзно? – в нём отразилась радость от моего заявления. Он не ожидал, что я не буду принимать близко к сердцу халатное обслуживание. Знал бы он, какую закалку дают в этом плане российские реалии! – Да. Ты совершаешь в своей жизни всё не безотчетно. Понимаешь, все эти люди: охранники, горничные, прислуга, официанты – они не задумываются над своим поведением. Оно у них инстинктивное. Они не могут иначе. Перед ними крупная шишка – лебезить и угождать, перед ними простой гражданин – хамить и игнорировать. Они не анализируют этого, не пытаются понять и осмыслить. А ты знаешь всё это, ты так глубоко рассуждаешь… ты прекрасно понимаешь, что за чем следует, что из чего исходит, кому что нужно, и для чего вести себя так или иначе. И ты делаешь сознательный выбор. Это твой выбор – быть таким. А знаешь, о чем это говорит? – О чем же? – О том, что каждое мгновение ты можешь выбрать другой путь, а значит, в тебе постоянно присутствует и доброта. Она в тебе есть, ты никуда от неё не денешься, просто ты её не выбираешь до поры до времени. А однажды выберешь, почему бы нет? Если мы пишем правой рукой, это не значит, что у нас нет левой. Мы ей просто не пользуемся. – Потому что не умеем ей писать? – улыбался Джиён. Ему нравились мои умозаключения. – Но это не значит, что не можем научиться. – А ради чего? Приведи пример, зачем ломать себя и переучаться? – Я замолкла. Ради чего? В самом деле, если удобно и всё устраивает. Ради интереса? Недостаточное основание. – Нужно отрубить нам эту руку, чтобы вынудить развивать другую, не так ли? – озвучил вывод одновременно с его прихождением мне в голову Джиён. – Ты хочешь покалечить меня, уничтожив часть меня, чтобы заработала другая моя часть? – Не обязательно отрубать… а что, если почерк у тебя левой рукой красивее будет? – Даша, а я понял кардинальную разницу между мной и тобой, – мне тоже стало очень интересно. Я даже немного подалась вперед, заинтригованная и любопытствующая. – Я пытаюсь понять вещи и людей такими, какие они есть, и я принимаю их с достоинствами и недостатками. Поступаю я с ними, конечно, исходя из своих желаний, но я понимаю, с чем и кем имею дело. А ты знаешь что делаешь? Навязываешь. Ты не пытаешься понять и увидеть всё, как есть. Ты знаешь только то, что, по-твоему, необходимо должно присутствовать в мужчинах и женщинах. Ты живешь с трафаретом, прикладываешь его ко всем. Чертово прокрустово ложе, кто маловат – того подтягиваешь, кто велик – сокращаешь. Даша, научись понимать, а не создавать в своём воображении. Вот что делает твоя вера – ослепляет. Исходя из твоей веры, во всех живёт добро и любовь, и ты ищешь, ищешь, ищешь, вместо того, чтобы здраво посмотреть и отметить, ага, тут ничего такого нет, а вон там есть. Это как верить, что золото можно добыть в любом месте, и неугомонно вести раскопки в каждой клумбе, в пустыне, в горах. Но сведущий народ знает, что золото содержится только в определенных местах, и для каждого камня, для каждого металла нужна определенная порода, нужны определенные условия. Так не бури же нефтяную скважину на Луне, Даша. – Это всё звучит очень правильно, и я, наверное, согласна с тобой, – так почти и было. Я готова признать, что есть люди, в которых нет ну совсем ничего хорошего, и бесполезно пробуждать в них совесть, чувства и благородство, но это не относится к Джиёну. В нём это есть! – Только… есть отличие между слепцами, коими ты считаешь верующих, и намеренно закрывающими глаза, – я улыбнулась. – Я достаточно зряча, Джиён, только точно так же как ты не хочешь делать добрые дела, я не хочу видеть плохое. – Мы ежеминутно делаем каждый свой выбор, – закивал он. – Только ты принимаешь за плохое слишком многое. И исходя из этого должен заметить, близорукость у тебя ужасающая, – он поднял руку, призывая официантку. – Что ж, давай перекусим, и продолжим экскурсию. – Ты хочешь поработать окулистом? – хмыкнула я, едва сдерживая ехидство. – Я могу только показывать, а смотреть ли и видеть – право твоё. – А ты мне левой рукой показывай, – заметила я. – Так лучше видно. – А ты неугомонна, – сарказмом прозвучал голос мужчины. – Я не очень верю в гороскопы, но ты в год кого родилась? Я замолчала. Он покосился на меня, сделал заказ за нас двоих, на что я дала согласие, полагаясь на его предпочтения (я мало ещё понимала в азиатской кухне), опять воззрился на меня, когда официантка ушла. Помявшись ещё немного, я как-то судьбоносно произнесла: – В год Дракона, – Джиён медленно выпрямился, наполняясь довольством. – Какое совпадение… да ты кандидат в наш клан… – Ни за что. – Тебе не кажется это символичным? – Я тоже не верю в гороскопы. – А ты смотрела «Игру престолов»? – я напрягла память. – Не полностью… там много насилия и развратных сцен, мне хватило пары серий… к чему ты это? – Да хотел пошутить, что роль матери драконов тебе бы подошла, но ты не в теме, – развеселился сам с собой Джиён. – А тебе, значит, тридцать четыре? – Именно. Ощутила почтение к возрасту? – потешался он. – Я не ощущаю, что тебе столько лет… ты какой-то… не вписывающийся в моё представление о мужчинах за тридцать. Ты выглядишь беззаботным, как молодой парень, и хорошо выглядишь. – Пью кровь девственниц. Драконы же ими питаются. – У меня ты точно много крови попил, – прошептала я устало. – Вот видишь – легенды не врали. – В легендах всегда появляются герои, убивают чудовище и спасают девушек. Я не принцесса, конечно, но ещё надеюсь, что чудо произойдёт. – Ты хочешь, чтобы меня убили? – мы посмотрели друг другу в глаза. Когда я едва не застрелилась, а потом жила в борделе, я временами очень хотела тяжелой кары для Джиёна. А сейчас я не чувствовала к нему никакой ненависти. Даже утреннего раздражения. – А как же та разновидность сказок, где чудовище – и есть заколдованный принц, и его нужно полюбить и поцеловать, чтобы он стал лапочкой? – Ты настаиваешь на том, чтобы я попыталась полюбить тебя? – Нет, это ты убеждала меня, что мне необходима любовь, что она меня преобразит. – Любовь преображает изнутри, а не снаружи. Кико тебя любит, но тебя это не меняет. Ты должен ответить на эти чувства, чтобы что-то произошло. – Кико и любовь – далекие друг от друга понятия. Она любит меня именно тем, кем я являюсь. Падение вниз – и я буду недостоин любви в её глазах. Она неспособна любить вне ситуации, постоянно. Это обожание и восхищение, отдача взамен того, что могу дать я, что даёт ощущение нахождения рядом со мной. Ты ещё до конца не прониклась, но могла убедиться, что такое быть пассией Дракона в Сингапуре – все бегают на задних лапках, угождают, не просят с тебя ничего, всё прощают. В принципе, это распространяется и за пределы Сингапура, не везде, но во многие места… моих людей много, драконы тут и там, и с ними нельзя не считаться. – Зачем же ты продолжаешь с ней встречаться, если понимаешь всё это? – А меня это не напрягает. Да и мы встречаемся около месяца… я ещё не устал от неё. – А когда устанешь? Расстанешься? – Конечно. Зачем длить скуку, когда её можно убрать разнообразием? Хотя иногда и разнообразие надоедает… пресыщение хуже, чем недостаток, это давно известно… последнее, что наступает при пресыщении – это скука от самого себя. Со мной тоже такое может случиться, никто не застрахован. – Но от себя-то никак не избавиться. – Почему же? Ты же даже сама пыталась это сделать, – я пристыжено сжалась. – Я же не от скуки… – От страха или от скуки – какая разница? Мы все привыкли не решать проблемы, а уходить от них, любым, пусть самым трусливым или неприглядным способом. И ты в этом ничем от меня не отличаешься. – Я осознала ту свою ошибку. Больше не повторю её. Человек должен бороться до конца, не опускать рук. – Не опускать рук, не раздвигать ног – ох уж эти твои сентенции! – чувствуя, что снова приближаемся к склочным настроениям, мы предпочли переключиться на принесенную еду. Когда мы выходили из ресторана, администратор и все официанты любезно кланялись, радушно улыбаясь, что аж хотелось стереть эти их фальшивые улыбки. Их не было, когда я вошла сюда без Джиёна. – Ну, чем бы ты ещё хотела заняться, где побывать, в качестве королевы Сингапура? – сев за руль, спросил меня король. Он не открыл передо мной дверцы, как это делал Мино. Всё-таки некоторые привычки невозможно взять из ниоткуда. – Перестань так называть меня, это смешно, – нахмурилась я, искренне принимая это всё за издевательства. – Почему? А как ещё назвать мою спутницу? Ты разве не поняла ещё, в качестве кого будешь представлена всю эту неделю? – Я озабочено взглянула на него, не веря этому намеку. – Почувствуй себя моей половиной.
====== Благотворительность ======
– Но Кико… – кстати или нет, но вспомнила я об истинной любовнице и партнерше данного периода жизни Джиёна. – Она улетела сегодня на некоторое время в Японию, если тебя это смущает. Впрочем, если я буду изменять тебе в ближайшие семь дней, то проблема явно в тебе, – засмеялся он. – Так что, дорогая? – взяв мою руку, он поцеловал тыльную сторону ладони, заигравшись в сочиненное развлечение. Я выдернула руку обратно, хотя с некоторым запозданием. Вообще от этого его жеста прошибло разрядами и волнами по всем нервным окончаниям. Поцелуй руки означает уважение и глубинную симпатию, или хотя бы желание мужчины завести роман, со стороны же Дракона всё это по отношению ко мне – фикция. Поэтому воспринимать красивый жест, как насмешку, не хотелось, но ведь и выбора не было. – Я не шучу. Представь, что ты моя законная половина, и тебе Сингапур принадлежит ровно настолько же, насколько мне. Что бы ты сделала? – Занялась благотворительностью… закрыла бы бордели, прекратила ваше баловство наркотиками… – Кхм, ты видимо не очень поняла сути, – повернул ключ Джиён, трогаясь. – Ты делишь мою власть, но ты хочешь ликвидировать её источники? Я предлагаю пользоваться её благами, а не перекраивать мир так, чтобы лишиться приобретенного. – Но мне тогда не нужна эта власть, что она даёт? Что все лицемерно мне улыбаются, потому что боятся? Не нужно мне этого. Если я не в силах сделать что-либо лучше, то для чего мне власть и деньги? – Ох, Даша, какая ты твердолобая… – А ты надеялся, что я соблазнюсь всей этой мишурой? Это глупо, я же сказала, что меня не интересует богатство, ничего из того, что дают деньги. Есть вещи, которые не купишь, и именно они дороже остального. – Ты употребила слово «дороже». То есть, цена у них все-таки есть? – усмехнулся Джиён. – Я имела в виду бесценность. Так лучше? – Жизнь, любовь и здоровье – ты это подразумевала? – я кивнула, постаравшись вспомнить ещё что-нибудь важное, но мы с сингапурским воротилой определенно поняли сейчас друг друга, и он озвучивал то, что появлялось у меня в мыслях. – Ну, дружба ещё, верность. Но, уверяю тебя, Даша, всё это гораздо крепче, если подкреплено деньгами. Они как цемент, служащий сцепкой между кирпичиками. Да, если ты неизлечимо болен, то умрешь в любом случае, но если у тебя тяжелая болезнь, от которой имеется дорогостоящее лекарство, то ты будешь жив и здоров, только если найдёшь деньги. Да, девушка может полюбить – ты знаешь историю Мино, начиналось там всё по взаимной страсти и согласию, – но потом она захочет большего и, когда увидит деньги, пойдёт на запах, к ним. Да, друг будет тебе предан, и если ты влиятелен и крут, то тем менее ему захочется покидать твой круг приближенных, а если ты вдруг становишься никем, то у него уменьшается мотивация оставаться с тобой рядом. – Но ведь не все же люди такие! – я упрямо сжала пальцы в кулаки. – Неужели ты ни разу не встречал человека, который не предаст? Который полюбит, не глядя на то, сколько в твоём кармане денег, который придёт на выручку не надеясь на выгоду и какие-то проценты в будущем, который бескорыстно одарит, который не побоится умереть за что-то, что является его принципом. – Встречал, – выкрутив руль на продолжительном повороте, Джиён добавил газу и мы с гулом, присущим взлетной полосе, понеслись по шоссе, идущему параллельно берегу. – Один единственный раз. – Это была девушка? – спросила я с удивлением, понадеявшись, что услышу историю любви, которая выдаст мне какую-нибудь брешь в броне Дракона. – Девушка? – он засмеялся. – Нет, этого человека я вижу каждый день в зеркале. Я говорю о себе. Чуть не возмутившись, что он снова всё свел к насмешке, я вовремя остановила себя. Его губы смеялись, но глаза остались холодными и правдивыми. Он говорил серьёзно! Тот, кто умел ценить, любить, не предавать и жертвовать собой – был он! И как бы мне ни хотелось возразить, я, перемалывая мельче и мельче эти крупные заявления о нем, разбирая его на части, стала понимать – это всё абсолютная истина (ах да, ведь истины, как мы выяснили, не бывает!). Пытаясь продолжать воздействовать на меня, Джиён привез нас в огромный торговый центр, где мы битый час ходили между витринами и бутиками, и он пытался убедить меня в том, что я могу себе позволить всё, что угодно, да только мне ничего не было нужно, что вводило его в недоверчивое непонимание. Я всё никак не могла успокоиться от того, что Дракон – благородный человек. Ведь жестокость же не противоречит благородству? У него был друг, который его предал, но не Джиён это сделал, он никогда, как я поняла, не подводит людей, если находится в каких-либо обязательствах. У него меняются девушки, одна за другой, но ведь это им от него нужны подарки и дарения, а ему, если на то пошло, нужны только сами эти дамы – их тела, и больше ничего. Кто же честнее? Пусть он и не слишком ценит их и относится дурно, но и не лжёт, а берёт то, что просит – секс. Так, опять же заминка, а дурно ли он относится к этим девушкам? Я видела его с Кико, он не оскорблял её, не бил, не оставался равнодушным. В чем же недостойность его поведения? В том, что он не заверяет её в любви? Мне сделалось как-то нехорошо от того, что ещё не додумав мысль до конца, я поняла, что какая-то часть меня внутри соглашается с тем, что в данном случае встречаться без любви как-то даже неплохо. Если взять такую, как Кико, которая сама любить не умеет, и ищет материальные блага, то зачем же я буду учить любви Дракона, убеждать его распахнуть свою душу? Чтобы в ней натоптала очередная искательница состояния? Тогда придётся браться за Кико, и ей объяснять тоже, но не могу же ходить по свету и пытаться научить всех людей любить! Или могу? Я же не Иисус. Впрочем, он был среди нас, он пытался, он взял грехи наши на себя, позволил убить себя, и что же мы видим вокруг? Даже попытка сына Божьего повлиять на человечество окончилась провалом. – Посмотри, – окликнул меня Джиён, указывая на темные лакированные манекены, одетые в разные платья, длинные и короткие, бледные и яркие. Мы иногда заходили в бутики, где перед нами едва ли не падали на колени, так низко кланялись и так подобострастно приветствовали. Неловкость от таких приёмов никак не проходила во мне. – Разве тебе не хочется померить и купить себе что-нибудь? – Нет, – подошла я к нему и покачала головой. Он взглянул на меня долгим, изучающим и устремленным в глубину взглядом, от которого я поежилась и отвела глаза к витрине. – Тебе не нравятся красивые наряды? Я не говорю, что ты должна быть пустоголовой и визжать, как тупые суки, увидев шмотку по своему вкусу. – Буквально пятнадцать минут назад мы прошли мимо двух гулявших девиц, именно так и поступивших. Заоравшая подпрыгнула на месте, вильнув сумочкой, едва не сбив проходившую мимо женщину с ребенком лет четырех, начала тыкать подруге на восхитительное вечернее платье, потом достала телефон и принялась фотографироваться на его фоне. Джиён, казалось, прошёл даже не заметив этого, но теперь я поняла, что это те девицы могли его не заметить, не зная, кто он. Они заметили бы Леди Гагу, Джастина Тимберлейка или Снуп Догга, но на простых прохожих внимания обращать не нужно было, можно было обезьянничать и шуметь, словно они единственные в торговом центре. А вот скромный с виду Дракон, чья одежда была самой дорогой в Сингапуре, заметил всё, и нестоящих внимания модниц, и семейные пары, и шаркающих под ручку пенсионеров. Его внимание не нужно было привлекать, чтобы он увлекся чем-то; он обозревал всё, понимал всё, и эта его наблюдательность и сделала его таким, какой он есть. – Но что-то тебя должно радовать? Что-то должно хотеться? – Я люблю красивые платья, конечно, – не стала отрицать я. Что я, не девушка что ли? – Но покупаю вещи тогда, когда это нужно: на выпускной, к торжеству, на которое приглашена. Сейчас мне некуда ходить, так зачем напрасно тратить деньги? – Как это некуда? Ты думаешь, что та вечеринка была последней? – он улыбнулся, и мне показалось, что даже без коварства, тепло и благожелательно. – Я надеялась на это, – смущенно призналась я, не сумев сдержать улыбку тоже. Джиён засмеялся. – Надежды не оправдаются, так что давай, расслабься и ощути, как ты можешь позволить себе всё. – Спасибо, но, правда, я не хочу ничего покупать за твои деньги, – вновь отказалась я. Сведенные в узел губы задумчиво застыли. – Мне ничего не надо от тебя, пусть я и твоя половина на эту неделю. Ты спросил, что бы я делала, если бы была ею? Так вот: я никогда не потащила бы тебя в магазины, уж поверь. – А куда бы потащила? В церковь? – Дракон заискрился лучезарностью, а я впервые не оскорбилась, когда он взялся за тему религии. – Кропить меня святой водой и ждать, когда задымлюсь? – Нет, почему же… я не думаю, что в веру нужно тащить силой. – Я вздохнула. – Я бы лучше погуляла как можно дольше на пляже. Зря мы оттуда уехали, если у тебя нет никаких дел. – Из прошлого и моего детства понеслись разнообразные картинки, которыми мне захотелось поделиться вслух. – Семья наша никогда не была богатой, к тому же, родители всегда были против иностранных и дорогих вещей, которые считали неправильными и ненужными – и я с ними согласна. Я никогда не смотрела современных мультиков, не слушала популярную музыку. Компьютер мне купили, когда мне было уже лет двенадцать или тринадцать. Все мои ровесники уже давно ходили с мобильными телефонами, а этого у меня тоже не было до старших классов. И, знаешь, я с удовольствием вспоминаю двухтысячные годы, когда была совсем маленькой, не имела нарядных кукол, но зато мы, ребятня со всей деревни, собирались в песочницах, на полянах, в лесу, носились, вечно перепачканные, вечно ощущающие легкий голод, играли в красивые камушки, которые находили, в деревянные обрубки или ещё какую-нибудь найденную безделушку, вроде листиков, которые мы нарывали с кустов, делая вид, что это у нас деньги. Весело было… поэтому, если выбирать, как проводить день, я до сих пор выбрала бы побегать где-нибудь и покидать камни в воду. Тем более что, я впервые на море. – Серьёзно? – удивился Джиён. – Что ж, тогда и впрямь, не поехать ли нам на какой-нибудь тихий пляж и не погулять там? Я тоже люблю это делать и, знаешь, кажется, детство у нас было примерно одинаковым, – я догадывалась об этом, да Джиён и не скрывал, что добился всего именно потому, что слишком плохо жил ребенком. – Ты поэтому загляделась на игрушки у детского отдела? – Я покраснела. Он и это заметил? Я же замедлилась всего на два шага, залюбовавшись пестротой ассортимента машинок, самолетиков, Барби, плюшевых зверят. – Нет, у моего младшего братика скоро день рождения, – тихо объяснила я. – Он мечтал получить радиоуправляемый вертолет. Я увидела там такой, и вспомнила о нем… там было полно вещей, от которых пришли бы в восторг мои младшие. Но родители, конечно, не купят им этого. – Потому что вертолетик – зло? – уточнил Джиён. – Нет, он много стоит, – развела я руками. Поймав правую, мужчина развернул меня и повел назад, откуда мы шли. – Так пойдем, и купим всё, что ты хотела. Ты забыла, что ты королева Сингапура? – Ты шутишь? – едва не поскользнулась я на вычищенном полу супермаркета. – Джиён, зачем мне это здесь? Ты же не хочешь сказать, что я поеду в Россию?.. – Не хочу, разумеется. У меня есть твой домашний адрес. Мы пошлём подарки, – он остановился и посмотрел через плечо. – Ты против? Ладно, что для себя ты ничего не хочешь, но неужели ты откажешься порадовать свою мелкоту? – Джиён… – уставилась я в его узкие глаза. – Но… как ты себе всё это представляешь? Ты разыгрываешь меня, да? – Нет, почему? Поверь, анонимные доставки без ниточек и концов к отправителю – это легкотня. Ежедневно, в обход официальной почты, по миру совершается миллион таких пересылок. – Я стояла в растерянности. – Тебя ещё что-то смущает? Что это мои деньги? Неужели у тебя нет здорового самоуважения, которое сказало бы: «Ебёный корень, этот тип должен мне по гроб жизни моральную компенсацию, я вытрясу его, как осенний клен». Ну? – Я просто попыталась представить, как воспримет это моя семья, – негромко сказала я. – Они догадаются, что это как-то связано со мной. Что подумает мать? Она, наверное, поседела после моей пропажи. Прошло больше двух месяцев! Они меня уже похоронили, сколько слез они выплакали? Сколько сил потратили на поиски? И тут вдруг дорогие подарки, которые так и кричат, что я бросила их, что мне не было дела на их чувства, я просто уехала куда-то, хорошо устроилась, и теперь пытаюсь откупиться и загладить вину подарками? Они так и подумают, Джиён, они не узнают о том, что я на самом деле пережила и в каком статусе тут нахожусь. Да и где нахожусь, они тоже не узнают. – Ты боишься проклятия родителей в спину? Ты считаешь, что они отрекутся от тебя, если подумают, что твоя жизнь удалась, а ты о себе не кинула и весточки? – Когда это озвучил он, я пересмотрела свой взгляд на маму и папу. Никогда они не откажутся от меня, что бы я ни сделала. Даже придя в негодование от поступка, они потом примут меня обратно, когда бы это ни произошло. А это должно произойти! Я вернусь! – Нет, всё будет не так, но подарки они не примут. – Ну, давай я подпишу их: «Я украл, изнасиловал и убил вашу дочь. Приношу свои извинения», – я округлила глаза, представив, что в тот момент, когда мои увидят такую записочку, их сердце не выдержит точно. – Вижу по твоему лицу, что вариант тебе не понравился? – Джиён опять развеселился. – Да я же прикалываюсь. Но неужели ты не хочешь и попытаться сделать приятное семье? Подумай, что для них лучше: смириться, что тебя больше нет, или, исходя из подозрений, вызванных посылкой, подумать, что ты где-то процветаешь? По твоим рассказам я понял, что второе было бы предпочтительнее для твоих родителей. – Я промолчала, чем выразила своё согласие. Каким образом я ещё могла бы как-то дать о себе знать? Джиён не даст мне с ними связаться, особенно если я попрошу. Пусть его и не мутит от просителей, как пугал Мино, но просьбы выполнять он не торопится. А тут это его личная инициатива. И есть шанс, что мама догадается, что со мной пока всё хорошо, что я пытаюсь выбраться и вернуться. – Я буду тебе очень благодарна, если ты позволишь мне послать подарок брату, – сдавшись, произнесла я. И через пять минут мы уже стояли на кассе детского отдела и отдела игрушек, где перед нами заворачивали в цветную фольгу или клали в подарочные коробки покупки. Я пыталась остановиться только на том самом радиоуправляемом вертолете, но Джиён умеет наседать и уговаривать, и в результате я выбрала подарки обоим младшим. После чего он принялся пытать меня, что любят мои брат и сестра, которые постарше. И я бы хотела сказать, что сумела промолчать и отбиться от его уговоров, но тот, кто считает, что может переговорить или обхитрить Джи-Драгона – не пытался переговорить или обхитрить Джи-Драгона. – Ладно, маме и папе для презентов рано, – расплатившись, посмотрел на меня Джиён. – Ты, конечно, королева Сингапура на эти дни, но я не готов к столь серьёзным отношениям, чтобы пытаться подлизаться к родителям, – его юмор, поначалу казавшийся мне хамским и беспардонным, теперь виделся просто циничным и наглым. Я отнеслась к нему мирно, не став возмущаться. Он позвонил Мино, на чей адрес попросил отправить всё, что мы взяли, и велел тому разобраться с анонимными посылками. Я вновь вспомнила, что вся информация по мне была найдена и оформлена именно Мино, значит, за подобные авантюры отвечает именно он. – Да, как обычно, без улик. Вышлешь все на адрес Даши в России. Что в коробках? Даша по частям, – я услышала в трубке невнятный вопросительный голос. Джиён приложил палец к губам, призывая меня не подавать признаков жизни. Хихикая беззвучно, он силился успокоиться и ответить на бурю, вызванную по ту сторону. – Да достала меня со своим божеским мировоззрением. Покромсал и решил вернуть на родину. Да, надеюсь, что не начнет вонять, пока доставят, – теперь в трубке воцарилась тишина. Джиён подождал некоторое время, но Мино явно был в шоке и не знал, что сказать дальше. – Это была шутка, – наконец, другим тоном, сообщил он, перестав корчить раздраженного кровожадного маньяка. – С ней всё нормально, мы тут шопингуем понемногу. Да правда, да. Да живая она. Всё, пока. – Мужчина убрал телефон и посмотрел на меня. – А он за тебя волнуется. – Это от неожиданности, все бы удивились на его месте, – мы пошли на выход из торгового центра. – А шутки у тебя злые. Вообще, разве со смертью шутят? – Ты думаешь, если я буду относиться к ней уважительнее, то она меня минует и я стану бессмертным? – Нет, но может отсрочиться. – Знаешь, доставка зависит не от отправителя, а от почтальона, – продолжая ранее начатую тему, а вернее объединяя её с новой, произнес Джиён. – Так что даже если Смерть пошлёт мне заказное письмо, это ещё ничего не будет значить. – А кто же почтальоны? – А почтальоны все мы по отношению друг к другу. И огромное количество видимых и невидимых обстоятельств. Найдя лавочку с видом на пролив, буквально в пяти метрах от кромки воды, мы уселись на её спинку, поставив ноги на сиденье, поскольку Дракон посчитал его недостаточно чистым для нас. Взяв по большому стакану смузи, мы смотрели на накатывающие и отхлынывающие волны. Не знаю, насколько закрытым был этот пляж, но людей здесь было мало. Шум прибоя ласкал мой слух. Я наслаждалась солнцем и соленым запахом воды, смешивающимся с легкой горчинкой и пряностью готовящихся блюд в ресторане чуть в стороне за нашими спинами. – Странно, что ты отказался заниматься благотворительностью, а каким-то неизвестным мальчишкам и девчонкам подарки купить согласился, – произнесла я, отпустив трубочку из губ. – Разве не противоречиво? – Это входило в условия королевской недели. Мне нет дела до твоих братьев и сестер, но раз мы играем в партнерство, то всё должно быть достоверным. – Я не люблю играть… я хочу быть самой собой, и лучше, если бы все люди собой и являлись. – А что, мы как-то сильно ломаем себя и ведем себя иначе, чем обычно, изображая пару? – Джиён не был непостоянным или неустойчивым в настроении человеком, но веселье его и приподнятость немного отошли в сторону, он стал более задумчивым и острым на язык. – Нет. – Тогда какие проблемы? Даша, нельзя быть одинаковой везде. Ты что, совершенно идентично ведешь себя с детьми, ровесниками и взрослыми? Ты одинаково обращаешься к друзьям и преподавателям? О каком таком «быть самим собой» идет речь, когда топорно, как полено, везде одинаково, ведут себя только идиоты, не понимающие, в каком окружении и обстановке находятся? – Я хотела сказать, что лицемерие – плохо, как и любой обман. – А кого мы обманываем? – Боже, да всех! Мы ходим весь день, и ты представляешь меня, как свою спутницу. Как половину. – А чем это не правда? – Джиён допил свой смузи и отставил стакан. – Я провожу с тобой день, мы с тобой разговариваем, гуляем, вместе катаемся, и целую неделю будем это делать. В чем же неправда, что всю эту неделю ты моя половина и пассия? – В Кико! Пусть она и улетела, но она вернется… и где-то же она сейчас есть! – В данном случае придётся поспорить, кто из вас больше неправда. Ты живешь в моём доме – Кико в нем ни разу не была. Мы говорим с тобой обо всем на свете – с ней мы едва ли затрагивали тему, более возвышенную, чем марка вина к ужину. Ты можешь посылать меня и оскорблять – я проглочу, а если это сделает она, то, скорее всего, покатится к черту. Ты знаешь, что я люблю есть – она не очень-то. Я знаю о твоей семье и о тебе, пожалуй, больше, чем о Кико, которая ничего не знает о моём детстве, о котором знаешь кое-что ты. Итак, в итоге, она превосходит тебя в отношениях со мной только тем, что спит со мной, а ты – нет. И что же я вынужден признать, Даша? Что ты, ратующая за душу и любовь, ставящая их во главу стола, делающая духовное единение краеугольным камнем, утверждаешь, что более настоящие те отношения, где секс есть, а не те, где есть всё, кроме него? – закрыв рот, я замолкла. – В чем обман? Чего ты замолчала? Ты считаешь, что я должен тебя трахнуть, чтобы иметь право называть своей девушкой? Тогда у тебя никогда не было жениха. – В первую очередь, я считаю, людей связывают чувства. Без них никакая связь не имеет основы, без них она – обман. – Мне кажется, у нас достаточно чувств друг другу: ты меня ненавидишь, я тебя в некоторой степени уважаю. – Я тебя не ненавижу, – увидев, как изогнулись удивленно брови Дракона, я поспешила добавить: – В тебе много черного, но и белого хватает, и уже за это хочется проникнуться к тебе симпатией. – Черное и белое? Это вся твоя палитра? – Не совсем улавливая направление, я пожала плечами. – Плохое и хорошее, да? А остальные цвета ничего не значат? Или они не имеют морального значения? Красный – это хорошо или плохо? Синий – это добро или зло? Что, если я не черно-белый, как моя майка, а серо-буро-малиновый в крапинку? Это затруднит твои оценочные суждения, поэтому ты предпочитаешь делить на два? Ты слаба в математике. Делить иногда можно на большее, а порой даже на дробные числа. – А разве бывают ещё какие-то стороны кроме добра и зла? – Дикая, безумная, наивная ограниченность. Истина – одна, нравственных установки – две. Ты серьёзно считаешь, что если бы так и было, то нас окружало бы существующее многообразие? Да будь всего по одной-две штуки, миллиарды людей были бы, как под копирку, безликие роботы с механическими повадками. Но вариаций тысячи, так откуда же они берутся? Расширь кругозор. Человек, прикрывающий собой от пули другого человека – герой и самоубийца одновременно, так что же в нем победило, добро или зло? Трус, не поступивший бы так, напрочь отрицает возможность суицида, что характеризует его положительно, в отличие от героя, в то время как пожертвовать собой способен лишь потенциальный суицидник. Доказательства? Ты. Проповедуешь самоотдачу, не потому лишь, что тебе дороги люди, а потому, что ты была способна расстаться и со своей жизнью. А ты попробуй расстаться ради других с тем, что тебе дорого. Ты могла бы ради спасения целого квартала бросить на бомбу не себя, а свою мать? Нет, не могла бы, Даша. Так что же, мы будем продолжать говорить о том, что все делятся на плохих и хороших? – У меня едва ли не выступили слезы на глазах. Он предложил такие дилеммы, которые были неразрешимы, хотя, он прав, я никогда бы не пожертвовала своей мамой ради кого бы то ни было. А та моя попытка застрелиться – он всегда будет её вспоминать? – Зачем ты всё время тычешь мне той моей выходкой? Я же говорила… – А ты не совершай того, за что потом не готова выслушивать упреки. А если всё-таки совершила, то терпи обсуждения этого столько, сколько понадобится, и не ной. – Я не ныла! – вздыбилась я. – Вот и умница, – он спрыгнул с лавочки и пошел к воде. Я слезла с неё и догнала его. – А у тебя никогда не бывает такого состояния, когда хочется поплакать? Уйти ото всех, спрятаться подальше. – Каждую ночь заворачиваюсь в одеяло и, грызя уголок подушки, заливаюсь горючими слезами, – он посмотрел мне в глаза и расплылся. – Ты себе это представляешь? – Представлю, чтобы испытать радость расплаты за твои деяния, – он нагнулся к гальке и, подняв камень, швырнул его далеко-далеко в пролив. Я проследила падение и далекий «бульк». – И всё же, ты чаще серьёзен, чем улыбчив. Признай, ты всё-таки несчастлив в этой своей роскошной жизни? – Веселый человек и счастливый человек – разные люди, – заметил он, взяв ещё один камушек. Я присоединилась, попытавшись кинуть дальше, чем он, но ничего не вышло. – Говорят, грусть появляется на лице того, кто понял жизнь. Но разве понять жизнь само по себе не счастье? Изображения Будды всегда с блаженной улыбкой, а христианских святых со скорбью. Какое разное понимание идеала, да? Мусульмане в этом смысле честнее, у них запрещено изображать что-либо. Их пример для подражания совершенно безлик, как и большинство его адептов, среди которых самое малое количество мировых гениев, деятелей культуры и изобретателей. Хотя на ранних стадиях были неплохие философы, алхимики и математики. – А ты что возводишь в идеал? – Это который недостижим? – Ах, ну да, я забыла, – хохотнула я, завертев в пальцах круглый, обточенный водой камень. – По всем здравым рассуждениям, в недостижимое лучше ставить то, чего достичь совсем не хочется. Пожалуй, изберу своим идеалом больного нищего, занимающегося альтруизмом. – Сегодня ты потратился на осуществление мечты одного мальчика в России, который сойдет с ума от радости, когда будет гонять с пультом и вертолетом по улице. – Так, осталось разориться и сломать ногу. Что-то слишком простой идеал я себе выбрал. – Тогда тебе в идеалы нужен кто-то вроде меня, чьи привычки и убеждения ты презираешь, особенно невинность. Кажется, её тебе уже точно не вернуть. – Ты меня совсем не слушаешь, – я остановилась, посмотрев на него. – Почему? – Потому что я сказал «то, чего достичь совсем не хочется», – его взгляд выжег румянец на моих щеках. – А я пока не определился, хочу ли я достигнуть чего-то по отношению к тебе, или нет. – Он выкинул последний взятый камень под ноги, не став его запускать куда подальше. – Пока что мне куда интереснее то, что ты сказала – во