- Да свершится по воле твоей!
"Да свершится по воде твоей!"
И, не оглядываясь, отступаю - уступаю - на закат, в болота, приютившие в оспистой своей горсти лоскут суши - островок для островитянина. В насмешку, и не иначе, мы называем его Мантуей. Будь моя воля, я бы нарек это место Британией.
Медные монеты в сумерках легко перепутать с черными бобами. Кровь во мраке удушья неотличима от рыже-красной глины.
Вчера: вечерняя пирушка в разгаре - гремят в стакане кости, костер хрипит от щедрых подношений бессмертным, порядком похудевшие, исцеленные от водянки мехи споро передают ся по кругу. Я довольствуюсь глотком, привычно отговариваясь: мол, хлебну - и своих не узнаю, и в себе разуверюсь, и дороги к белому кипарису вовеки уже не найду. Воздержнее меня в питье только Канина, который...
- Най! - ахает припозднившийся Фавст и съеживается, словно под розгой. Чего ради ему с такой-то чуткостью было наниматься в армию? Неужели все из-за гражданства? - С тебя Канина шкуру сдерет!
- Ну вот еще! - отвергает пророчество Вописк. - Собачина собаки не ест... тьфу ты, то есть... а хотя... Пес с тобой, на-ка выкуси... то есть вкуси... да пей ты уже, надоел!
Фавст затравленно озирается - удачливый счастливчик , ничего не скажешь. Пересиливая себя , пригубливает и несколько успокаивается, ободренный тем, что разделил - а значит, уменьшил - нашу - а значит, и мою - вину.
- Может, и обойдется? - с надеждой гадает он. - Вон, с Квинтом и Марком обошлось... и с Аррунтом!
Я его не разубеждаю. Нескоро, ох нескоро Сагитта и Бестия рискнут снова померяться длиной мечей: их вовремя остережет и шрам на одежде, и заплата , пристеганная против шерсти . Нескоро тирон захочет еще разок попытать прочность своей шкуры, а с ней и тяжесть деканской длани. Я же... то, что сделал я - что делаю я, игнорируя строгий запрет, - не чета стычке изведшихся вояк или вздорному геройству новобранца. То, что сделал - что сделаю я, - измена. Дезертирство, переметничество, вероломство. Клятвопреступление - но кто из нас клятвопреступник сугубее: желающий помнить или расположенный забыть?
Дивес, посулив плащ - против безропотного, онемевшего, с позорной петлей перевязки на шее Гемина, от которого наставник-Гемелл не прочь избавиться, бросает кости - и проигрывает.
- Завтра ты будешь Дивес , - с завистью предрекает он, разоблачаясь. - Эх ты, предводитель юношества... тебе, мерзлоте, да на этакий рост и двух плащей мало !
Все мы здесь наказаны. Мне суждено сосчитать лишь до двух: Най, желающий забыть...
И Канина, который прекрасно помнит, где, как и с чьей подачи его десятка коротает вечер.
- Кто.
Это не вопрос, и поэтому, быть может, мы медлим - я медлю - с ответом: Канина успевает выплеснуть остатки воды себе в рот , брезгливо уронить бесполезную посудину под ноги и повторить - не вопрос, утверждение:
- Кто.
Некоторые потупляют замутившийся взор, половина смотрит именинниками. Я встаю.
- Нет! - вскрикивает Фавст, и неверной рукой хватает меня за руку, и мечет в кого придется возмущенные громы и молнии . - Нельзя же так! Я... мы... мы все...
- Не лезь не в свое дело, ублюдок !
Фавст отшатывается . Быть может, потому, что чересчур пьян. Или потому, что контуберний в своем вердикте единодушен. Или потому, что один из голосов в нестройном хоре принадлежал мне.
- За мной, - велит Канина и, не оглядываясь, уходит во тьму - туда, где высится наспех слепленный из слизистой целины трибунал и под сенью копья, увенчанного по прихоти Сагитты жидким тополиным венком, р ыжеют железные кости земли - наше бесславное вооружение.
Там , в сердцевине кромешно й пустоты , слышнее всего вой волков - нет, собаки. И звезда с хищными лучами, что разъедает неизбывный туман, - Сириус. И ржавчина, заполняющая раны. Мед вяная роса после купания - но прежде ржавчина, липкая ржавчина с глиной ...
Когда мы возвращаемся - нелицеприятный Канин а, сверши в правосудие и восстановив справедливость , позволяет мне опира ться на его плечо, - успевает улечься и наш убогий разгул, и почт и все участники этого разгула. Плоть в плоть с костром устраивается на ночлег - на долгие четыре стражи - наш бессменный вигил Гемелл, который не может согреться в палатке и к тому же мучается бессонницей. Будь мы в настоящем лагере, последний сумасброд не поставил бы его в караул на всю ночь, а тем более - в одиночестве, но нам и надеяться нечего на дисциплину, благую богиню.
- Пойдешь на болота, командир? - зевая, спрашивает у декана Гемелл. - Там змеи, говорят, при луне выползают ...
Канина с рычанием сбрасывает балласт - меня - и исчезает впотьмах до того, как я обретаю равновесие. Гемелл распахивает глаза.
- И что я такого сказал?
- Ничего, - отвечаю я, чувствуя, как леденеют влажные пятна грязи на м оем из мызганном плаще, - но если поутру найдешь тут обломанные ветки тополя - не удивляйся. Удивляйся, если найдешь кипарисовые.
- Я скорее найду тут своего сопляка , - флегматично замечает "предводитель юношества" . - К ак пить дать его эта рябая орясина пинками наружу вы гонит , мне якобы в помощь. Чего дома не жилось, коли уж на пенсию сплавили... Тополиные ветки, ну чисто собака же! Най, ты-то в норме?