- В норме, в норме, - заверяю его я, неуклюже ныряя под кожистое крыло навеса. С реди тех восьми не то десяти монет, что обретают приют на дне доньев, никогда не бывает моей. Моя монета раз за разом чеканится из моей собственной крови - застуденелой от речной воды , рыже-красной и скользкой.
Завтра: настроение у нас приподнятое - "ну вы же понима-а-аете", сказал бы дотошный Сагитта; от нем елодичного пения шатаются в своих гнездах блуждающие огни звезд - болотные огни, огни обмана, огни дураков.
Veni , domicella, cum gaudio!
Veni, veni, pulchra! Iam pereo...
- Младшенький, а младшенький? - пристают к Аррунту. - Какая она, твоя Туллия - Туллия Старшая, Туллия Злая, Туллия с Проклятой улицы? Или тебе по нраву ее сестренка - Туллия Добрая, Туллия, что замужем - не за тобой?
- Да идите вы! - смущается тот, так что в винноцветном румянце, словно в уксусе, растворяется мурра его витилиго. С женщинами Аррунту везет не больше, чем мне - с игральными костями.
- Най, а Най? - налегают на меня. - Ты хорошо говоришь по-гречески? Патрициев сызмальства учат греческому... скажи нам, Най, твой учитель был из Спарты - или из Фив? А светильники он когда гасил - до урока или после?
- Вместо! - огрызаюсь я. - И род у меня - плебейский!
Все мы пробудимся на свежий день со ржавыми языками, но лишь у м еня коррозной коростой оденутся шея и щеки. Тяжелая рука была у Диоскуров, объявивших моему прадеду о победе при Регилльском озере: одних его отпрысков за отчие сомнения обрекла ржав и вместо седины, других и вовсе оставила лысыми.
- Тоже мне - плебей! - негодует Дивес. - Да я таких плебеев... которые с золота едят и золотом подтираются... у которых денег...
- Ну простите, - я демонстративно выворачиваю пояс , который после похода в дремучие топи и череды проигрышей что внешне, что внутренне пуст . - Не тебе, Дивесу , меня богатством попрекать.
Эвокат только скалится . Всем нам сейчас не до ссор: "Приапеи" Вописка гуляют с колен на колени, песни становятся развязнее, а ставки вот-вот перестанут быть денежными. Даже Канину поэтому встречает не гробовая тишина, сдобренная сознанием вины, а приветственные во згласы :
- Декан! Ты был на болотах, декан? Ты охотился на волков?
- На волчицу! - азартно перенимает инициативу Сагитта. - Ну вы же понима-а-ете!
Канина не реагирует. Калиги его действительно перепачканы тиной, под ногтями заянтарела густая тополиная камедь. Он не задает очевидного вопроса. Он выпрастывает из чьих-то радушных ладоней кувшин, побывавший со мной вместе у источника под белым кипарисом, и выплескивает его содержимое мне в лицо. Отдернуть головы я не успеваю.
Соратники умолкают. Молчит и декан. Я неверяще прикладываю пальцы к губам , слизываю расплющенные капли - жестом столь характерным для человека, который ощупывает разбитый рот, что Аррунт содрогается всем своим сухощавым и чутким, словно у египетской борзой, телом. З ря. Канина меня не ударит - во всяком случае, не здесь, не при остальных. В конце концов он - наш декан. И он знает, что в этот вечер я хотел для себя абсолютной трезвости.
Для себя и ни для кого больше .
От воды тает и обливает горло кровью монета, на которую я, пр иклеивая ее к нёбу, рассчитывал как на аметист. Растаяла бы она, опусти ее кто-нибудь другой в злополучный сосуд ? Тают ли монеты, что я топлю в заповедном роднике, что намывает к рассвету река? Из чьей ни крови - и чья они плата?..
Канина кивает.
- Отлично.
И запивает свой вердикт из того же кувшина. Контуберний взрывается восторженными криками.
- Ура! Вывели Ная на чистую воду!
- Сейчас его еще куда-нибудь выведут!
- Ну вы же понима-а-аете !
Я с такой поспешностью вскакиваю на ноги, что расстегиваетс я пряжка и валится с плеч плащ, холодный и скользкий, обагряя землю, словно остывшая кровь. Восторгу соратников нет предела.
- Декан, он готов!
- Оставь и тунику, Най, она тебе тоже не понадобится!
- Ну вы же понима-а-аете!
- Да идите вы! - прощаюсь я, понимая лишь - по пристальному взгляду Канины, - что его терпение испытывают. Не бражники - я.
- Это ты иди - сам разумеешь куда!
И я иду, но н а пол у шаге декан останавливается.
- Выпей еще, - советует он. - Не повредит.
Он знает: с каждым новым глотком нарастает ощущение, что все происходит не здесь и не со мной. Он думает: лучше пить столько, сколько вмещает память , - или не пить совсем. Одного он и не подозревает: я не смогу показать ему истоки реки, если он не сможет растворить железную монету в первородную кровь. Мне это по силам - мне это было по силам уже при дворе.
Я лежу в палатке, опираясь на левый бок, словно при трапезе, и вонзив острие локтя в складки подостланного плаща.
- Эй, Най! - взывают снаружи. - Долго нам ждать твоего летейского пойла? Разве мы тебе не заплатили? Когда, в преисподнюю, соберешься наконец? В глотке сухо как...
Ежевечерняя пирушка в самом разгаре.
Я лениво листаю одолженный кодекс-палимпсест. Пергамент выскоблен небрежно - кое-где из-под приапических стишков брезжит вместо света ученый трактат. "Мантуя, - читаю я, - поселение при... именем своим... этрускам... Мания... безумия... бог подземного царства... блаженным манам... иначе... Плутон".