- Хочешь, покажу что-то волшебное?
- Вот так, прямо здесь, без всякой подготовки?
- Да. - ответила ей мишкина честность, и его ладони начали раскрываться, удерживая её руки своими запястьями. Вика последовала его движениям и…
- Я правильно догадалась? Да? - Выдохнула она с детской непосредственностью.
- Мы это узнаем завтра.
- Да.
Они разомкнули руки и начали снова возвращаться в мир, где они были не одни. По «бульвару» продолжали двигаться люди, занятые своими мыслями и делами. Две фигуры на «бульваре» на короткий миг забыли обо всех остальных и даже не видели их. Но они не были забыты. Среди прибывающих однокурсников мелькнула и Маша, слегка замедлила шаг, скосила взгляд, но услышать ей было нечего. Изобразив безразлично-рассеянный взгляд, она проследовала на занятие и больше не любопытствовала в их сторону. На занятии они сидели почти напротив кафедры и общение превратилось в осознание близости, при которой покой и удовольствие доставляет возможность видеть друг друга, знать, что никто не приближается и не нарушает ничем неизмеримое и невидимое тепло. Ощущал ли он его тоже, и как именно — Вика не знала. Она знала, что она определённо его чувствовала.
Преподаватель был молод, энергичен и, при желании, мог бы раствориться в толпе своих слушателей. Может быть, этот предмет был для него наследственным. Иначе как объяснить, что для подачи материала он использовал только самый минимум слов, которые было не трудно и запомнить, и записать, не испытывая потом онемелости и холодка в запястье от долгого конспектирования.
После лекции несколько студентов всё же подошли к его столу. Мария тоже подошла и остановилась напротив стола, над которым объясняющий и просвещаемые низко склонились над записями. Мария не стремилась поучаствовать в обсуждении. Кажется, ей хотелось поближе взглянуть ещё раз на записи на доске. Она заскользила взглядом по доске, потом по своим записям, посмотрела на свою руку и поняла, что всё пишущее осталось на столе вдали. Преподаватель не отрываясь от листа опустил на мгновение одну руку за край стола, извлёк оттуда карандаш и положил его на самый край стола. Маша театрально надломила осанку в двух местах сразу, взяла карандаш и как-то по-новому взглянула на преподавателя. Это был и вправду впечатляющий жест, много говоривший о том, с какой широтой и скоростью человек мог контролировать своё окружение и взаимодействовать с ним.
Маша черкнула что-то с доски в тетрадь, вернула карандаш на край стола, неторопливо поправила клинообразный вырез блузки, и то, что придавало блузке живописный рельеф, и только после этого покинула пристань математиков.
Ещё одно завтра началось без заметных отличий от вчера.
С началом второй пары Вика обнаружила, что её простой карандаш, которым она периодически делала малозаметные примечания в книгах и пособиях, надломился в сумке. Где она так аккуратно прижала сумку, она не заметила, но если это случилось в транспорте, то ничего удивительного. Достаточно было придавить сумку с тетрадками к вертикальному поручню и инерции тела хватало с избытком для такой мелкой потери. Она любила длинные карандаши, а едва после затачивания он укорачивался на три-четыре сантиметра, его ждала компания таких же молодых «пенсионеров» в стакане на её домашнем столе. Карандаш незаметно пострадал только в сантиметрах пяти от ластика на верхнем конце. Она сидела, продолжала слушать лекцию и рассматривала едва заметную трещинку на желтой грани. «Сегодня не забыть положить в сумку два новых» - поставила она себе
«галочку» в памяти. Пользоваться более прочным механическим карандашом не хотелось. Детские воспоминания, аромат розоватой стружки, выходившей из точилки красивыми цветочными соцветиями — это вжилось в её характер и мироощущение. Тонкие грифели для механических карандашей, да и сами эти карандаши вызывали ассоциацию со шприцами. Мягкая алюминиевая корона обычного карандаша, удерживающая стирающую резинку, была ей приятнее, словно её мягкость просила у ней особой заботы и защиты.
Она ещё раз вернулась в памяти к эпизоду похищения Миши.
Сцена не имела никаких видимых последствий для окружающих, потому что всё произошло как-то без лишнего шума, но неприятный холодок взглядов в спину от «Неотразимой Марии» она ощущала периодически, как неприятный сквознячок. Что двигало её так неотвязно «идти по следу» Вики, было, в целом, доступно пониманию. Вопрос был в другом: Сколько ещё Вика готова это ощущать и терпеть. Интуиция подсказывала, что её оппонентка не испытывала сильных чувств, а следовательно, степень её задетости была не высокого градуса. Не более, чем царапнутое самолюбие. Но и оно не исчезало окончательно. Вика не старалась изобразить трогательные отношения, каким-то чутьём догадываясь, что его внимание к ней с серьёзным видом и не стиле романтического любования, выглядит со стороны убедительнее и надёжнее. А если это не просто симпатия, то связь основана на чем-то более серьёзном, а потому Маша сдерживала себя и была осторожна. Может быть, со временем, она бы привыкла к этому положению дел и просто забыла о поветрии ревности, досады, но однажды они в очередной раз оказались довольно близко и в почти опустевшей аудитории. Вика наводила порядок в сумке, уже собиралась уложить в неё тетрадь с закладкой из карандаша. Маша спокойно подошла и поинтересовалась, правда ли у Вики всё серьёзно с Мишей. Не было дополнительной жестикуляции, и руки спрашивающей не были сложены спереди в «оборонительное переплетение», но уловилось некоторое напряжение, с которым она управляла своим голосом. Обе хотели выглядеть максимально спокойными. И любопытство Маши было прохладное.