Минни пыталась не смеяться, но слезы текли у нее из глаз и скатывались по длинному носу.
“Это было очень неприлично”, - запротестовала она.
“Это было не так. Это было очень достойно. Я знал, что он никогда не извинится, крыса. Ты знаешь, на что похож приходской журнал, Кэмпион?” Тонкер повернулся к своему другу. “Это солидная подборка семейных материалов, которые одинаковы для всех приходов — материалы синдицированные, — но внешняя двойная страница сразу под обложкой напечатана отдельно для каждой общины. Она открывается письмом местного пастора к своей пастве, а все остальное пространство занято двухдюймовой рекламой, вставленной и оплаченной местными торговцами. Вы знаете: ‘Мой хлеб - хороший хлеб. Б. Банн, пекарь’. ‘Хорошего гроба, раз уж вы об этом. Х. Катафалк, гробовщик’ и так далее. Ну, я пошел к своему старому другу колесному мастеру, которому отведено центральное место на задней внутренней странице, и договорился с ним, и в следующем месяце в его разделе появилось мое объявление. ‘Извинения приняты. Т. Кассандс’. Это зацепило Реввер за расщепленную палку. Он ничего не замечал, пока не доставил всю партию вручную на своем велосипеде, что он делает в качестве акта смирения. Я знал, что он этого не сделает ”.
“А потом он рассмеялся, ” сказала Минни, “ так что все в порядке. Он простил тебя”.
“Знаешь, он этого не сделал”, - сказал Тонкер. “Я ему не нравлюсь, и он думает, что я тайно направляюсь в Рим. Я вижу это по его глазам. В любом случае, я предполагаю, что у него полно дел со старой леди. Она верит во все религии: политеизм, суфизм, поклонение огню, лечение водой, буддизм и розенкрейцерство — во все. Если подумать, у этой девушки, должно быть, немало времени между ними двумя. Неудивительно, что она выглядит немного глуповато ”.
“Я думаю, что сейчас она влюблена”, - рискнула предположить Аманда.
“Любовь!” Тонкер говорил с испепеляющим презрением и злобно смотрел в окно позади нее на залитый лунным светом сад. “Тьфу! Что такое любовь? Сколько это может выдержать?”
“Это то, - сказала Минни с некоторой резкостью, - о чем я иногда задумываюсь”.
Тем временем на лестничной площадке наверху Люк заканчивал допрос испуганной, но с очень проницательным взглядом мисс Дианы. Сержант, которого он позаимствовал у Саута для выполнения требований инструкции, был темной тенью на заднем плане. Но в конце коридора стояли напольные часы, и старший инспектор не спускал с них глаз. Последний поезд из Лондона прибывал на станцию Кеписейк примерно через полчаса.
“В последний раз, ма”, - сказал он, переходя на просторечие своего любимого лондонского поместья, - “забудь об этом. Нам плевать на два пенни джина, если вы замужем за королем Сиама. Забудьте о пенсиях. Единственные пенсии, о которых мы с сержантом беспокоимся в данный момент, - это наши собственные, и мы не доживем до их получения, если вы не справитесь с этим. Я только хочу знать, провели ли вы с миссис Кассандс весь день того четверга вместе. Нас не волнует утро. Мы узнаем по автобусу, когда покойный прибыл в Понтисбрайт. И на самом деле нас не волнует поздний вечер. Мы просто хотим узнать, как прошел день ”.
“Я был с ней с двух часов, пока мы не устроили мистера Уильяма на ночь около одиннадцати, и это Божья правда”.
“Все время?”
“Ну, я вошла и приготовила чай, но она тогда мыла полки в лодочном домике и, должно быть, придерживалась этого, иначе не смогла бы сделать так много. Она хороший работник, я это скажу ”.
“Понятно. Очень хорошо”. Люк позволил защелкнуть резинку, которая скрепляла его пачку конвертов. “Продолжай. Надеюсь, увидимся завтра. Но не волнуйся”.
“Ты доволен?” Влажная рука вцепилась в его рукав жестом, который теперь так хорошо знаком ему по годам работы с женщинами, которые были так похожи на нее. “Ты ничего не скрываешь от меня, дорогая?”
“Нет”. Он похлопал ее по плечу, которое было твердым, как кусок бекона. “Нет. Беги. Я не распространяю информацию. И когда я вернусь, я разыщу твоего мужа для тебя. Он мертв, ты знаешь. Черт возьми, по всем подсчетам, ему было бы около ста десяти, даже если бы он спасся от взрыва, что маловероятно.”
“Ему было бы семьдесят три, ” тихо сказала она, “ и, о, он был один, он был один. Я здесь ’аппи’. Я никогда раньше не был таким ”аппи".
“Ну что ж, тогда заткнись”. Люк был тверд. “Пошли, сержант. У тебя ведь есть свой транспорт, не так ли?”
“Хо, я позабочусь о нем”, - сказала мисс Диана.
Люк выскочил из дома и сел в свою маленькую машину. Но полчаса спустя он загнал ее в гараж на мельнице и вышел на тихую, залитую луной пустошь в одиночестве.
Коренастый поезд, длиной всего в четыре вагона, прождал меньше минуты на единственной платформе, прежде чем, тяжело дыша, снова тронуться в путь сквозь ночь. Желтые лампы бледно мерцали в лунном свете. Несколько пассажиров поспешили к ожидавшим их машинам. Прун не вернулась.
Сейчас, на упругой траве вересковой пустоши, где дикий тимьян и мать-и-мачеха наполняли воздух ароматом, Люк чувствовал себя моложе и более одиноким, чем когда-либо со времен своего младенчества. Мир, который он так хорошо знал и в котором его считали искушенным представителем, внезапно отделился от него, чтобы он мог взглянуть на него со стороны. Это был новый и пугающий опыт, и он впервые мельком увидел состояние, в котором краски, комфорт, тепло и привычные наслаждения утратили свою ценность.
Он не был ни шекспироведом, ни сельским жителем, так что его не беспокоило отсутствие весной. Пение птиц и насыщенный алый цвет розы мало что значили для него в любое время. Но теперь перед ним открывалась панорама серых тротуаров, маленьких баров, сверкающих за каплями дождя, уличного движения, волнения, телефонных звонков, возможностей рискнуть, добродушных грязных лиц, дружеских слов с порога, запаха свежего хлеба, исходящего от решетки, трели любовной песни по радио, добавляющие очарования городу, - все это было испорчено, притуплено, обесценено навсегда.
Он осознал весь пережитый опыт в одном ужасном откровении, быстром и ужасном, как открытие, что непредвиденный несчастный случай сломал чью-то спину, взгляд в пустоту. Он бросился на землю среди маленьких цветов и душистых трав и уткнулся в них лбом в агонии смятения. Он вообще не думал. Маленький дом, знакомый синий комбинезон, который носила его мать, аккуратные занавески и безупречно чистый двор - их несоответствия были слишком изысканно болезненными, чтобы выносить созерцание на данном этапе. Даже сама Чернослив была исчезнувшей мечтой. В его сознании была только одна захватывающая картина: он сам, призрачный и одинокий, в унылом городе без запаха, навсегда.