Внешние признаки роскоши, процветания, культурного расцвета сочетались с древнейшими пережитками бытового уклада, с нищетой и беспомощностью древнего земледельца. На трудных, опасных дорогах умирали от голода крестьяне, возвращавшиеся после отбытия трудовой повинности. Бедствовали семьи пограничных стражей, увезенных на далекий остров Кюсю, где в течение ряда лет они тянули лямку тяжелой службы. От непосильных оброков нищенствовали деревни. А в императорскую столицу плыли нагруженные жемчугом, рыбой рыбачьи челны, отвозя дань верховному правителю; тянулись повозки с “бесценным грузом — первыми колосьями риса”, ежегодно приносимыми в дар императору-“божественному потомку богини солнца”. Трудами рабов создавались блеск и роскошь императорской столицы.
Шло строительство великолепных дворцов и буддийских храмов, устраивались пышные пиры и увеселительные прогулки, объявлялись поэтические турниры, расцветали первые ростки литературной поэзии и искусства, которым суждено было в этот период достигнуть настолько совершенных форм, что слава о них сохранилась на всем протяжении японской истории.
Некоторые японские ученые склонны рассматривать высокую культуру этой эпохи как городскую, ограниченную рамками столицы и еще уже, придворными кругами. Однако вряд ли можно с полной уверенностью утверждать, что это было именно так, тем более что постройки великолепных храмов не ограничивались пределами столицы. Кроме того, многие из лучших и образованнейших представителей той эпохи — поэты-чиновники жили в провинциях и устраивали там поэтические турниры, т. е., другими словами, имели соответствующую культурную среду и в далеких провинциях.
Не в этом нужно искать объяснение тех сложных противоречий, которые характерны для нарского периода. Как известно, своеобразие исторического развития, выдвинувшее Японию в течение каких-нибудь 50 лет в начале XX в. в ряды крупных капиталистических держав, было обусловлено жадным и стремительным усвоением ею всех достижений европейской культуры, опытом которой она воспользовалась, для того чтобы в максимально короткий срок осуществить свой рост как капиталистической державы.
Надо полагать, что и в те далекие времена то же самое было пережито ею при соприкосновении с материковой культурой, когда она, стремительно освоив богатый опыт соседних стран, проделала гигантский скачок в культурном развитии и, творчески использовав этот опыт, достигла больших культурных высот в значительно более короткий срок, чем ей удалось бы это сделать в границах своих собственных усилий.
И если в XX в., в период ее расцвета как капиталистической державы, усвоившей достижения европейской техники, наличие феодальных пережитков в экономике и быте страны отмечалось как результат особенностей ее исторического развития, то неудивительно, что в этот далекий период волна материковой культуры, ускорившая процесс ее внутреннего роста, не могла сразу повлечь за собой целиком перестройку всей ее духовной и материальной жизни.
Что же касается больших достижений искусства и литературы в тот период и их полного несоответствия примитивному хозяйственно-экономическому укладу страны, то известное высказывание Маркса о греческом искусстве только подтверждает на японской почве положение о неравномерности развития искусства, достигающего большой высоты на сравнительно низких ступенях развития общества.
А ярко выраженные в поэзии того времени черты гуманизма, разумеется, в своем особом историческом выражении, позволяют думать, что расцвет литературы и искусства в VIII в. и был тем “отраженным ренессансом”, о котором говорится в новой теории мирового Ренессанса, выдвинутой Н. И. Конрадом в его статье “Шекспир и его эпоха”.
Однако, так или иначе, эпоха раннего феодализма представляет собой сложный исторический период, полный внутренних противоречий, что не могло не получить отражения и в “Манъёсю”.
Проблемы изучения этого памятника в — Японии по-разному ставились в различные исторические периоды, и в этом отношении историю его изучения можно грубо разделить на четыре основных этапа.
На первом этапе в центре внимания были исключительно вопросы текстологии. На втором — наряду с вопросами изучения текста уделялось внимание и содержанию памятника. Появились сборники “Манъёсю” с комментариями к тексту песен. Желание проникнуть в реальное содержание антологии являлось основной целью исследователей этого периода.
В дальнейшем одновременно с вопросами текстологии и комментирования, которые на протяжении всей истории японской литературы неизменно занимали внимание исследователей антологии, начался третий этап, когда исследования посвящались разрешению отдельных частных проблем. И, наконец, на четвертом этапе наряду с прежними проблемами в центре внимания стали вопросы социальной принадлежности антологии, вопрос признания ее величайшим памятником народного творчества, вопрос о литературном наследии.
В штудиях, связанных с этим памятником, и в истории его изучения немалую роль сыграла официальная идеология, опирающаяся на синтоизм с его культом богини солнца Аматэрасу и с культом предков, в основе которой лежала исконная политическая концепция о “божественном происхождении” императорского дома, представители которого считались потомками богини солнца.