Разъясняя эту концепцию с трибуны II Всемирного конгресса Коминтерна, Ленин особое внимание обращал на временность нового курса, подчеркивая, что он носит чисто тактический характер. По его словам, выходило, что большевики, признавая национальный характер революционного движения на Востоке и поддерживая восточных национал-революционеров в их борьбе против империализма и феодальной реакции, вместе с тем будут делать все от них зависящее, чтобы при случае помочь своим коммунистическим организациям в этих странах свернуть головы этим националистам. Он утверждал, что коммунисты должны оказывать поддержку буржуазной демократии стран Востока лишь в том случае, если ее представители являются действительно национальными революционерами, не препятствующими коммунистам в воспитании и организации в наиболее революционном (фактически коммунистическом) духе крестьянства и широких масс эксплуатируемых, в поддержке их борьбы против помещиков и всяких проявлений феодализма, а также в безусловном сохранении самостоятельности пролетарского движения даже в зачаточной его форме. Ленин даже говорил о том, что, если буржуазные демократы будут чинить коммунистам препятствия в укреплении их организаций и в осознании их особых задач, задач борьбы с буржуазно-демократическими движениями внутри их наций, то в этом случае коммунисты обязаны будут бороться против реформистской буржуазии247. Иными словами, поддерживать-то мы национал-революционеров будем, но только в том случае, если они не будут мешать нам организовывать массы на борьбу против этих же самых национал-революционеров!248
Все это Маринг попытался донести до собравшихся, сделав упор на том, что политика большевиков в Китае должна быть гибкой. Однако речь Маринга не произвела никакого впечатления на делегатов. Первым сторонникам коммунизма в Китае было чрезвычайно трудно осознать необходимость одновременного постижения как теории классовой борьбы пролетариата против буржуазии, так и концепции антиимпериалистического сотрудничества. Коммунизм манил их главным образом своей революционностью, романтикой классовых битв, эгалитарными идеалами.
Не смог тогда принять концепцию Ленина и Мао Цзэдун, несмотря на то, что, по его же словам, «давно уже понял, что в этом мире самыми твердыми оказываются только те, кто проявляют исключительную мягкость». Но таково уж было свойство его натуры. Горячий шаошанец, по его же словам, был в молодые годы часто «не в состоянии следовать этой истине», которую в Китае изрек еще Лаоцзы. Я «сознательно отвергал ее, — признавался он в минуту откровения, — и поступал прямо противоположно без всякого сожаления»249.
Участники съезда были уже готовы подвести итоги, как вдруг вечером 30 июля какой-то мужчина средних лет в черном халате заглянул к ним в комнату. На вопрос, кто он такой, незнакомец пробурчал, что он ищет директора издательства господина Вана (самая распространенная в Китае фамилия, все равно что у нас Иванов). Он тут же исчез, но Маринг очень взволновался и велел всем разойтись. Остались только хозяин и его приятель, делегат от Кантона Чэнь Гунбо. Не прошло и четверти часа, как в особняк нагрянула французская полиция.
— Кто хозяин дома? — спросил инспектор по-французски.
— Я, — ответил Ли Ханьцзюнь, неплохо знавший этот язык.
— Что у вас было за собрание?
— Никакого собрания не было, — возразил Ли. — Просто несколько профессоров из Пекинского университета обсуждали планы издательства «Новая эпоха» [такое издательство действительно существовало с июня 1921 года; было оно легальным и официально к коммунистам отношения не имело, хотя тайно и финансировалось Коминтерном].