Все это вовсе не означало, что между двумя руководителями отсутствовали всякие трения. В отличие от гибкого Чжоу Эньлая, для которого преданность Мао стала религией, или от льстивого Линь Бяо Лю сохранил самостоятельность мышления (что и заставило Председателя остановить свой выбор именно на нем). Временами Мао упрекал его: в 1947-м — за «левачество» при осуществлении земельной реформы, в 1953-м — использовав дело Гао Гана, чтобы ограничить независимость ближайшего коллеги. Стремление Лю во всем поступать по-своему раздражало Мао, но пока еще ничто не предвещало грозы.
Ситуация начала меняться весной 1962 года.
Первый повод к явному неудовольствию Мао дала критика Лю в адрес «большого скачка», которая прозвучала на «совещании семи тысяч». Более значимой явилась для него нехватка устойчивости, проявленная будущим преемником в период пятимесячного отсутствия Председателя. Если Лю так легко пошел на попятную, когда столкнулся с экономическими трудностями — принятые им меры означали уход от фундаментальных принципов социализма, — как можно доверить ему продолжение дела, ставшего для Мао целью жизни? Выглядело это так, будто Председатель, уйдя на время в тень, оставил Лю кусок веревки, которую тот немедленно захлестнул вокруг собственной шеи. В течение двух лет Мао сохранял свои наблюдения в тайне, но вера его в более молодого коллегу была серьезно подорвана.
Больше о планах перейти на пост Почетного Председателя от Мао никто не слышал. Зато, ступив уже в семидесятый год жизни, Мао делился с ценителями поэзии своей решимостью двигать страну вперед по уготованному им пути:
«Нечистью» были ревизионисты — последователи Хрущева и, вероятно, горстка доморощенных. В подтексте без труда угадывалось намерение Мао возглавить «передний край» самому — больше там не на кого положиться.
Сомнения в Лю Шаоци дали о себе знать и по-другому.
С лета 1962 года Мао приступил к созданию альтернативных инструментов власти, являющихся противовесом машине партии, за рулем которой сидели Лю Шаоци — вице-Председатель, Дэн Сяопин — Генеральный секретарь, и его заместитель Пэн Чжэнь.
Впервые за двадцать пять лет супружеской жизни роль общественного деятеля взяла на себя Цзян Цин. Ее фотография появилась на первой полосе «Жэньминь жибао» в сентябре, когда произошла встреча Мао с президентом Индонезии Сукарно. Тремя месяцами позже, во время новой атаки на излюбленную мишень Председателя — китайскую интеллигенцию, — осуществлявшейся под предлогом искоренения ревизионизма из культурных традиций страны, Цзян Цин стала плечом к плечу с мужем. Никаких личных взаимоотношений между ними уже давно не существовало, но в области политики она отдала себя в его безраздельную власть. Мао никогда не ставил под вопрос преданность супруги: единственное, к чему она стремилась, — это доказать Председателю свою постоянную готовность помочь. Значительно позже Цзян Цин написала: «Я была сторожевым псом Председателя Мао и кусала тех, кого он приказывал мне кусать». С апреля 1963 года, поощряемая Председателем и при незримой поддержке Чжоу Эньлая, она начала прибирать к рукам деятелей культуры: драматургов и кинорежиссеров, поэтов и художников. В скором времени вся духовная жизнь страны свелась к бурным обсуждениям монотонных «образцовых революционных опер», которые так пришлись по вкусу обоим супругам.
Чжоу Эньлай, всегда ревнительно охранявший свою нишу подле массивной фигуры Председателя, стал неотъемлемым членом нового, еще более узкого, чем прежде, круга приближенных лиц. Активными проводниками курса Мао, который не слишком одобряли консервативные пекинские лидеры, выступили руководитель Шанхайского горкома партии Кэ Цинши и его правая рука Чжан Чуньцяо. Повысили в ранге переписчика трудов Мао Чэнь Бода. Преданный Кан Шэн нашептывал Председателю на ухо секреты канцелярии Дэн Сяопина. Он делом доказывал, что не забыл еще старое ремесло шефа тайной полиции Яньани, и создал «специальную группу», которая занималась расследованием, по его словам, «попытки реабилитации Гао Гана». Оттачивая тактику предстоящих действий против врагов Мао, Кан Шэн отдавал приказы об арестах и допросах тысяч ни в чем не повинных людей.
И все же на первый план выступила фигура Линь Бяо. После назначения его в 1959 году на должность министра обороны, Линь Бяо не покладая рук работал над превращением НОА в образец идеологической чистоты, живое воплощение идеи Мао о том, что личность человека намного важнее всякого оружия. Армия в его представлении являлась тем местом, где «политика — это безусловный командир и залог успеха любого начинания». Идеи Мао Цзэдуна — «величайшее достижение современного мира и вершина человеческой мысли». Именно Линь Бяр опубликовал в «Жэньминь жибао» восторженный панегирик четвертому тому «Избранных трудов» Мао — когда в 1960 году тот вышел из печати. Именно он годом позже предложил издать карманного формата сборник изречений Председателя — для того чтобы солдаты имели возможность выучить наиболее понравившиеся наизусть. В 1964 году мир узнал о «маленькой красной книжечке», которая в скором времени станет Библией китайской молодежи, ее священным талисманом и краеугольным камнем культа личности великого вождя. Через некоторое время в попытке возродить суровую простоту общения первых дней Красной армии командование НОА упразднило воинские звания и знаки различия; офицеров теперь можно отличить от рядового состава только по наличию на кителе четырех карманов — у солдат их всего два. В это время НОА в глазах всей нации стала образцом для подражания — она являла собой символ безграничной преданности и готовности к самопожертвованию ради дела партии.
Весной 1964 года ни один из предпринятых Мао шагов не нес признаков того, что Председатель пересмотрел свое отношение к Лю как к наиболее вероятному преемнику. Когда речь заходила о типичных представителях «китайского марксизма-ленинизма», иероглифы «Лю Шаоци» следовали в печати сразу за иероглифами «Мао Цзэдун».
Но с приходом лета сомнения Мао усилились.
Он осознал, что, несмотря на кажущееся единство их взглядов, цели, которые преследовал Лю в «движении за социалистическое воспитание», расходились с его собственными. В феврале 1964 года Дэн Сяопин поделился с дипломатом из Шри Ланки надеждой, что Председатель не придал особого значения тому, чем заняты его подчиненные, в противном случае он был бы явно недоволен. Посредством «движения за социалистическое воспитание» Лю стремился сделать сельские партийные организации надежным и дисциплинированным проводником в жизнь экономической доктрины марксизма-ленинизма. Мао же требовал силами широких народных масс вести бескомпромиссную борьбу с ревизионизмом.
Это различие заставило Председателя вспомнить о поведении Лю в первой половине 1962 года. В голове его опять прозвучали некоторые сказанные предполагаемым преемником слова, в том числе и упоминание о выдвинутом Мао курсе «трех красных знамен» — генеральной линии партии, «большом скачке» и народных коммунах. «Мы продолжим нашу борьбу под этими тремя красными знаменами, — подтвердил на «совещании семи тысяч» Лю, — но у нас еще остаются отдельные нерешенные вопросы. Через пять или десять лет нам предстоит проанализировать накопленный опыт, вот тогда мы сможем дать на них исчерпывающие ответы». С головой уйдя в полемику с Москвой, Мао не имел возможности размышлять о том, крылась ли в словах Лю потенциальная угроза пересмотреть политику страны после смерти Председателя так же, как это сделал в СССР Хрущев после смерти Сталина. Сохранилось в памяти Мао и другое. В 1959 году Кан Шэн заявил, что ошибка Сталина заключалась не в жестоком подавлении «контрреволюции», а, наоборот, в недостатке жестокости. Сталин своими руками привел к власти людей типа Хрущева, которые позже развенчали весь его авторитет. Возникал закономерный вопрос: совершит ли ту же ошибку и Мао?