К июлю 1964 года эти соображения кристаллизовались в мозгу Председателя настолько, что он изложил их в целом абзаце девятого — и последнего — открытого письма руководству КПСС, посвященного исключительно вопросу преемственности:
«В конечном итоге вопрос о передаче традиций борьбы за дело пролетарской революции состоит в том… сохранится ли руководство нашей партией и государством в руках пролетарских революционеров, пойдут ли наши преемники верным путем марксизма-ленинизма или, другими словами, сможем ли мы предупредить зарождение в Китае хрущевского ревизионизма. Для нас это вопрос исключительной важности, речь идет о жизни и смерти нашей партии и нашей страны».
Написанные более тридцати пяти лет назад строки представляют поразительно яркую иллюстрацию механизма работы ума Председателя. В те годы никто из коллег Мао не видел в них ничего неуместного или зловещего. Никто не обратил внимания и на следующий абзац, где говорилось о преемниках, выдвинутых в процессе борьбы масс и прошедших огонь, воду и медные трубы «великих революционных потрясений».
В октябре пришла весть об отстранении Н. С. Хрущева от власти. Его обвиняли в управлении огромной страной по велению собственных прихотей, в навязывании многострадальному народу умозрительных схем, явившихся продуктом работы «заячьих мозгов». Трудно сказать, провел ли Мао какие-либо параллели между судьбой своего старого соперника и теми возможными упреками, которых заслуживал его собственный стиль руководства. Однако, отдавая себе отчет о различиях во взглядах с Лю Шаоци, Мао наверняка ощущал и известную уязвимость своего положения. Месяцем позже пришедшие на смену Хрущеву лидеры Страны Советов отвергли попытки Пекина возобновить прерванный диалог. Их отказ только углубил пропасть, разверзшуюся между двумя странами, и подтвердил: мировое коммунистическое движение распалось на два неравных и непримиримых лагеря.
Стремление Мао обеспечить бессмертие своего имени в деле революции сводилось теперь к попытке выработать специфический китайский путь построения социализма, став на который истинные революционеры ощутили бы прилив живительной энергии. Свидетельством тому являются девять открытых писем, написанных с учетом того, что источник революционной мысли — «Мекка», как называл его Снеевлит, — уже переместился из Москвы в Пекин. К концу 1964 года Мао четко представлял себе, чему он отдаст последние годы своей жизни.
Он больше не мечтал сделать Китай богатой и процветающей страной — пусть этой логике подчиняет себя Лю Шаоци.
Революционный пыл, считал Председатель, обратно пропорционален накопленному богатству. «Страны Азии в политическом смысле более прогрессивны, чем Британия или США, поскольку уровень жизни в Азии много ниже, — писал Мао ранее. — Те, кто беден, жаждут революции… В будущем государства Востока тоже станут богатыми. Когда западные стандарты окажутся позади наших, народы Европы и Америки снова обретут революционный дух». Следствием этой теории, как понял Мао, было то, что процветание означало для Китая конец революции. Произнести нечто подобное вслух Председатель не мог по соображениям политическим: в стране нашлось бы слишком мало желающих остаться в вечной нищете во имя абстрактных политических идеалов. На практике же размеренной и скучной жизни преуспевающего общества Мао предпочитал беспокойную революцию.
Для того чтобы превратить Китай в обитель «красной добродетели», где классовая борьба преобразует сознание людей и создаст некий революционный континуум, освещающий человечеству путь в светлое будущее, Лю Шаоци и ему подобные должны быть отброшены прочь вместе с их меркантильной философией.
Пребывая в этом просветленном состоянии духа, на протяжении ноября и декабря Мао участвовал в ряде совещаний высшего руководства, причем поведение его становилось все более своенравным и эксцентричным.
26 ноября, обсуждая вопросы долгосрочного военного планирования, он внезапно начал увещевать Лю: «Ты являешься первым заместителем Председателя, но ведь никто не гарантирован от случайностей. Представь на мгновение, что после моей смерти судьба не улыбнется тебе. Давай поменяемся местами прямо сейчас. Ты — Председатель. Ты — первый император!» Лю Шаоци осторожно уклонился от предложенной чести, пропустив мимо ушей брюзжание Мао о том, что у него уже нет сил и с ним никто не считается. Двумя неделями позже Председатель самыми черными словами крыл зарождающийся в недрах партии класс капиталистов, «пьющих кровь трудового народа». Следующей он впервые произнес фразу о «партийных бонзах, идущих по капиталистическому пути». 20 декабря Мао вновь упомянул Лю, давая понять, что все решения теперь принимает именно он. В дальнейшей речи он доказывал необходимость перенацелить «движение за социалистическое воспитание»: оно должно вестись не против коррумпированного чиновничества и крестьян — расхитителей собственности, но искоренять в партии ревизионистскую ересь. Прежде всего, с угрозой в голосе замечал Председатель, массы бросят в очистительный огонь своего гнева «волков», то есть «власти предержащие»; «лисы» и прочие хищники помельче тоже дождутся своего часа, но позже.
И все-таки Лю выстоял. Он согласился с Мао в том, что некоторые провинциальные парткомы действительно «переродились» и что в первую очередь необходимо разоблачить высоких партийных покровителей коррумпированного чиновничества. Однако при этом Лю дал четко понять: главной целью движения в целом должна быть борьба против коррупции, а не идеологические наскоки на «ревизионизм».
Свое недовольство Мао проявил в здании Всекитайского собрания народных представителей на банкете по случаю семьдесят первой годовщины его дня рождения. Не упоминая имен, он объявил взгляды Лю антимарксистскими и добавил, что Дэн Сяопин руководит Секретариатом ЦК как «своим королевством». Двумя днями позже последовал новый взрыв негодования: размахивая книжечкой партийного устава, Мао ледяным голосом заметил, что имеет такое же право выражать свое мнение, как и любой член партии — почему же тогда Дэн пытался предотвратить его появление на совещании, а Лю очень не хотел давать ему слово? Не менее зловещим было и его напоминание о споре, имевшем место в 1962 году, с членами Постоянного Комитета по вопросу «системы семейного подряда». Спор этот Председатель назвал «разновидностью классовой борьбы». Теперь же разгоралась новая борьба: против тех «властей предержащих, которые решили пойти по капиталистическому пути».
Эта зажигательная фраза была включена в изданную в середине января директиву по организации движения с единственной поправкой: вместо «властей предержащих» в ней говорилось об «ответственных работниках». Первоначальный проект директивы прямо предостерегал, что «подобные перерожденцы есть даже в Центральном Комитете». Чжоу Эньлаю, прекрасно знавшему образ мышления Председателя, в последний момент удалось заменить «Центральный Комитет» на «отделы ЦК».
Лю Шаоци, как и большинство других членов руководства партии, воспринял замечания Мао как брюзжание сварливого пожилого мужчины — еще способного, несмотря на возраст, метать громы и молнии, но стремительно погружающегося в старческие воспоминания о славном революционном прошлом. Кризис, казалось, миновал.
Но судьба Лю была уже решена. Мао осталось лишь найти соответствующий способ избавиться от опасного преемника.
ГЛАВА 15
КАТАСТРОФА
В феврале 1965 года Председатель послал Цзян Цин в Шанхай. Она должна проложить идеологический бикфордов шнур — в нужный момент Мао подожжет его, и Китай охватит всепожирающее пламя «великой пролетарской культурной революции».
Огнивом, которым была высечена первая искра, явился брошенный Мао шестью годами ранее призыв к партии следовать примеру Хай Жуя — императорского чиновника династии Мин. Пэн Дэхуай понял призыв Председателя слишком буквально, за что и понес справедливое наказание. Но идея не оказалась забытой: в 1959–1960 годах появился ряд литературных произведений, развивавших тему, среди них наиболее видное место занимает драма известного писателя и историка У Ханя. В кругу приближенных Мао многие, в том числе и Цзян Цин, считали, что «Разжалование Хай Жуя» было аллегорической защитой попавшего в опалу Пэн Дэхуая. Председатель, которому драма чрезвычайно понравилась, поднял их рассуждения на смех. Однако в начале 1965 года любимое произведение раскрыло перед ним новые возможности.