Предупредив, по его мнению, политическое ненастье, Пэн Чжэнь возвратился в Пекин.
На протяжении нескольких последующих недель слышались слабые отголоски надвигающейся грозы. Мао посетовал, что «Жэньминь жибао» является всего лишь «полумарксистской газетой», вновь напомнил Чжоу Эньлаю и Дэн Сяопину о «чрезмерно закрученных» Пэн Чжэнем гайках.
Однако Пэн испытал бы значительно большую тревогу, если бы знал о том, что Председатель одобрил программный документ, подготовленный вскоре после ряда встреч Цзян Цин с руководством НОА. В директиве говорилось: «Начиная с 1949 года общество оказалось под жестким влиянием черной, антипартийной, антисоциалистической линии, идущей вразрез с идеями Председателя Мао». Поскольку за вопросы культуры Пэн начал отвечать с июля 1964 года, ответственность за сложившуюся ситуацию нес и он — наравне с отделом пропаганды ЦК, возглавлявшимся кандидатом в члены Политбюро Лу Динъи. Документ недвусмысленно означал грядущий глобальный пересмотр всей сложившейся системы культурных ценностей.
Следующий шаг Мао сделал в конце марта, когда Лю Шаоци отправился в месячную поездку по странам Азии. Председатель дал понять, что партия должна отказаться от «февральской линии», поскольку она «затушевывает классовую природу существующих противоречий». У Хань и интеллигенция с таким же, как у него, складом ума являются «учеными тиранами», находящимися под защитой «партийного тирана» Пэн Чжэня. Мао угрожал разогнать не только «группу по делам культурной революции», но и весь отдел пропаганды ЦК, названный им «чертогами владыки преисподней». Та же участь, по его словам, ждала и Пекинский горком партии.
Эти взгляды Председателя формально были изложены Кан Шэном на заседании Секретариата ЦК, прошедшем 9 апреля под председательством Дэн Сяопина.
Кан перечислил «ошибки», допущенные Пэном в деле У Ханя, а Чэнь Бода напомнил заседанию все его «извращения» политической линии партии, имевшие место с 30-х годов. Присутствовавшие решили передать вопрос на рассмотрение Политбюро. Через две недели, когда Лю Шаоци возвратился из Бирмы, он обнаружил, что ареопаг ожидал его в Ханчжоу, куда для вынесения окончательного приговора Мао созвал членов Постоянного комитета. Там Председатель объявит свою волю: Пэн Чжэнь и его сторонники должны быть подвергнуты суровой чистке, а Лю Шаоци сообщил об этом решении расширенному заседанию Политбюро, которое месяцем позже, в отсутствие Мао, собралось в Пекине.
Начавшееся 4 мая заседание длилось более трех недель.
Главными обвинителями на нем выступили Кан Шэн, Чэнь Бода и прибывший из Шанхая Чжан Чуньцяо. Возникновение и действия «антипартийной клики Пэн Чжэня — Лу Динъи, — Ло Жуйциня — Ян Шанкуня» было признано доказательством расцветавшего в Центральном Комитете ревизионизма, об опасности которого товарищ Мао Цзэдун предупреждал полутора годами ранее в ходе дебатов по вопросу «движения за социалистическое воспитание». Названные члены партии сначала испытали на себе справедливое возмущение масс, а затем были освобождены от всех постов. Чжоу Эньлай обвинил четверку в «следовании по капиталистическому пути». Линь Бяо мелодраматически заговорил о «запахе пороха» и «планах переворота, которые включали в себя физическую расправу с деятелями партии и государства, захват власти и восстановление капиталистических порядков».
16 мая заседание утвердило циркуляр ЦК КПК, знаменовавший собой официальное начало «великой революции за установление пролетарской культуры». Документ вызревал в течение месяца, не менее семи раз Мао редактировал его собственноручно. На первое место, говорилось в циркуляре, выходит вопрос: «претворять в жизнь или отвергнуть курс товарища Мао Цзэдуна на культурную революцию». Предателями оказались не только Пэн Чжэнь и его сторонники. В партии и правительстве нашлось немало таких «руководителей, которые избрали капиталистический путь развития общества»:
«Эти змеями проползшие в партию представители буржуазии… представляют собой кучку контрреволюционеров-ревизионистов. Дождавшись удобного момента, они будут пытаться захватить власть и превратить диктатуру пролетариата в диктатуру класса капиталистов. Некоторых из них мы уже разоблачили; другие только ждут своей участи. Отдельные еще пользуются доверием и считаются нашими преемниками. Это люди типа Хрущева, они до сих пор находятся в наших рядах. Партийные кадры всех уровней должны уделить этому вопросу особое внимание».
Циркуляр сообщал о роспуске возглавлявшейся Пэн Чжэнсм «группы по делам культурной революции» и о создании нового органа — с тем же названием, но под руководством Чэнь Бода, заместителями которого были названы Цзян Цин, Чжан Чуньцяо и еще двое ответственных партийных работников. Кан Шэн получил пост советника «группы». Пэн Чжэнь и его последователи оказались выброшенными в пустоту: кто-то отправился за решетку, кто-то — под домашний арест. Создана специальная комиссия по расследованию их «антипартийного поведения».
В середине мая 1966 года Мао указал партии самую общую цель столь долго вынашиваемого замысла: отстранение от власти так называемых каппутистов («идущих по капиталистическому пути»), лелеявших планы повернуть колесо истории вспять. Однако никто, включая самых близких Председателю людей, не знал, что заставило его избрать такую непостижимо сложную и беспощадную тактику.
Еще менее предсказуемым был ее конечный результат.
Одним из соображений, которыми руководствовался Мао в своих казавшихся абсолютно лишенными всякой логики действиях, являлся древний философский наказ: «Подвергай все сомнению».
Закончись атака на У Ханя неудачей, ее можно было бы объяснить излишним рвением Цзян Цин, чья активность на поприще преобразований в области культуры сделала из нес весьма удобного «козла» отпущения. Право нанести Пэн Чжэню последний удар Председатель с присущим ему благоразумием предоставил Лю Шаоци, по обыкновению скромно отойдя в сторону. Кто из руководства осмелится сказать теперь, что с Пэном поступили несправедливо, если самая грязная работа была выполнена их собственными руками?
Но имелась и другая, более весомая причина.
Во время последней схватки в высшем эшелоне власти, имевшей место в 1959 году, победа осталась за Председателем потому, что он поставил перед Политбюро вопрос о доверии к самому себе. Его соперник Пэн Дэхуай, вспыльчивый старый вояка, своим острым языком был способен превратить во врагов даже собственных друзей. Мао не составило особого труда представить Пэна в виде основной угрозы единству партийных рядов. Теперь же по всем объективным критериям обоснования готовящихся действий были не просто шаткими — их просто не существовало. Мао требовалось избавиться от Лю Шаоци, чей авторитет уступал лишь его собственному, и Дэн Сяопина — хотя ни тот, ни другой никогда не бросали вызова политике Председателя. Оба пользовались безусловной поддержкой старого поколения руководителей. Отсутствовали любые мало-мальски объяснимые поводы, пользуясь которыми Мао смог бы убедить своих коллег в том, что эти двое должны уйти.
Поскольку лобовая атака оказалась невозможной, Председатель решил прибегнуть к давно проверенной и надежной тактике партизанской войны. В конце концов, «война — это тоже политика», — писал он. Похоже, Лю Шаоци и в голову не приходило, что разворачивавшиеся на его глазах события являлись лишь прологом к главной битве. Он видел перед собой Председателя, охваченного стремлением революционизировать культуру и искусство, — Пэн Чжэнь сам виноват, что оказался у него на пути.
Если бы члены высшего партийного руководства, высказав общую точку зрения, остановили бы Мао на уже достигнутом, это могло бы предотвратить надвигавшуюся на них катастрофу. Но такой поступок означал столкновение с Председателем лицом к лицу. Постоянному Комитету Политбюро на это не хватило мужества.
Тот же крутой замес из трусости и себялюбия с новой силой дал о себе знать и в 1966 году. Начавшаяся с подачи услужливого Линь Бяо канонизация Мао и его трудов приняла такие масштабы, что выступить против решился бы только блаженный. Председатель предусмотрел все. Отсутствие Лю накануне совещания в Ханчжоу означало, что времени организовать сопротивление у потенциальных противников нет. Последовавшее затем заседание Политбюро в Пекине по настоянию Мао было расширенным: помимо членов Политбюро, в нем приняли участие около шестидесяти отобранных лично Председателем человек. Не имея права голоса, они играли толпу, в присутствии Которой деловая дискуссия теряла всякий смысл.