И все же существовали вполне отчетливые признаки того, что новая кампания не будет похожа ни на одну предыдущую. Однако руководство оставило эти тревожные предупреждения без внимания. Никого не насторожил ни более резкий язык, на котором велась полемика, ни ее эмоциональный накал, годный на то, чтобы наэлектризовать массы, но вряд ли уместный в рамках обсуждения политического вопроса. С самого начала в невообразимой мешанине переплелись личные амбиции, идеологические разногласия и проблемы государственного строительства. Еще более запутанной делало картину участие в кампании Цзян Цин и целой когорты ее доверенных лиц. Одно из заседаний Политбюро Линь Бяо открыл обвинением своего оппонента в клевете: тот заявил, будто к моменту вступления в брак его супруга уже не была девственницей.
В мае произошло и другое событие, которое могло бы насторожить обычно бдительного Лю Шаоци в отношении зревших в голове Председателя планов.
На страницах газет появилась новая статья Яо Вэньюаня, где критике подвергался уже не У Хань, а двое его коллег: Дэн То, бывший одно время редактором «Жэньминь жибао», с кем Мао разругался по поводу отказа опубликовать материал о начале кампании «ста цветов», и новеллист Ляо Моша, который вел в газете сатирическую колонку под рубрикой «Заметки из деревни трех семей». Колонка, по уверениям Яо, эзоповым языком нападала на самого Председателя: в отточенных веками традициях она, «указывая на тутовое дерево, поносила иву».
Никакой основы под этим обвинением скорее всего не было. Хотя отдельные материалы с заголовками типа «Путь разумного правителя и путь тирана» или «Амнезия» (избавить от которой может только «уход на покой») казались написанными в такой манере, какая ассоциировалась лишь с Мао. Однако в то время никто в Китае не усматривал подобной связи, равно как не видел в «Разжаловании Хай Жуя» и намека на реабилитацию Пэн Дэхуая. Фельетоны служили забавной карикатурой на мелких чиновников, чья ограниченность едва не вошла в поговорку и сравнивалась с «тремя годами непрерывных стихийных бедствий».
Статья была написана Яо Вэньюанем с дальним прицелом.
Если член Политбюро Пэн Чжэнь начал проводить в жизнь свою «черную, антипартийную и антисоциалистическую линию», если группа писак в течение четырех лет безнаказанно высмеивала Председателя в различных буржуазных листках, то почему Лю Шаоци, человек, которому товарищ Мао доверил всю партию, не предпринял ничего, чтобы остановить этот произвол?
Ответов было два. Либо Лю являлся абсолютно некомпетентным руководителем, либо он стоял в одном строю с противниками Председателя.
Расставив фигуры на доске, Мао готовился начать свою дьявольски хитроумную партию.
14 мая Кан Шэн направил свою жену Цао Иоу в Пекинский университет с заданием познакомиться с секретарем парткома философского факультета, женщиной по имени Не Юаньцзы. Через десять дней, после того как Цао заверила свою новую подругу в высокой поддержке, Не Юаньцзы и группа ее студентов выпустили первую «дацзыбао» («газету больших иероглифов»), где ректор университета профессор Лу Пин обвинялся в противодействии указаниям Председателя относительно развертывания «культурной революции». Дацзыбао поместили на ту же «стену демократии», где девятью годами ранее расцветали «сто цветов». Она призывала студентов и преподавателей «решительно, тщательно и безжалостно расправиться со всеми демонами и чудищами, со всеми подобными Хрущеву контрреволюционерами-ревизионистами. Вы должны довести социалистическую революцию до конца!».
Возглавляемый тем же Лу Пином партком университета приходит в неистовство. На следующее утро более сотни расклеенных тут и там дацзыбао с гневом обличали Не Юаньцзы.
1 июня пришла обещанная «высокая поддержка».
Мао собственноручно завизировал написанную Не дацзыбао и приказал зачитать ее текст по радио — пусть слова правды услышит вся страна. «Жэньминь жибао», редактором которой за два дня до этого стал Чэнь Бода, объявил Пекинский университет «антипартийным и антисоциалистическим бастионом», а Лу Пина — «главарем черной банды». Не Юаньцзы мгновенно стала знаменитостью, из самых дальних уголков страны к ней шли тысячи телеграмм со словами восхищения и поддержки. Толпы студентов из других высших учебных заведений Пекина стекались к университету, чтобы увидеть героиню, услышать ее совет: как быть с упорствующими в своем невежестве парткомами их институтов.
Наслушавшись рассказов родителей, ученики средних школ действовали еще энергичнее.
В конце мая сообразительный, но так и оставшийся безымянным старшеклассник средней школы при университете Цинхуа пустил в оборот словечко «хунвейбин» — «красный охранник». Начатое им движение охватило пекинские школы подобно пожару. Масла в огонь подлила развернувшаяся кампания безудержного восхваления Мао. Зачинателем его стал Линь Бяо, который 18 мая в обращенной к членам Политбюро речи констатировал: «Председатель Мао является гением нашей эпохи… Одна оброненная им фраза превосходит по мудрости десять тысяч наших!» Крик души министра обороны поддержала «Жэньминь жибао»: «Председатель Мао — это красное солнце, горящее в наших сердцах. Идеи Мао Цзэдуна — животворный источник… Тот, у кого хватает дерзости противостоять ему, должен быть стерт в порошок». Труды Мао оказались «даром, цена которого выше золота», его «слово звучит как зовущий в бой барабан», его «высказывание — сама истина».
С тревогой и растущим недоумением следили за развитием событий Лю Шаоци и Дэн Сяопин.
Уже весной в воздухе начал витать удушливый запах жестокости, с которой в масштабах всей страны развернулась охота на ревизионистских ведьм. В попытке покончить с жизнью из окна верхнего этажа выбросился бывший начальник Генерального штаба Ло Жуйцин. Попытка закончилась неудачей, он лишь сломал обе ноги; «разоблачительные» процессы против него продолжились. После публикации статьи Яо Вэньюаня наложил на себя руки Дэн То. Менсе чем через неделю наступила очередь Тянь Цзяина, личного секретаря Мао: узнав, что его причислили к «правакам», он ночью пустил себе пулю в лоб. Для политических движений в Китае всегда были характерны самоубийства, однако после случая с Гао Ганом в 1954 году партия успела забыть о подобных трагедиях. Смерть Дэн То и Тянь Цзяина рассматривалась в обществе как традиционный для китайского ученого способ выразить протест против творящейся несправедливости.
Мрачные события в жизни политической элиты сопровождались ростом бунтарских настроений в высших учебных заведениях и школах.
Лю и Дэну было хорошо известно — девятью годами ранее они своими глазами наблюдали за ходом кампании «ста цветов», не говоря уже о собственном опыте, приобретенном в студенческие годы, — с какой скоростью искра, брошенная в среду молодежи, охватывает пламенем всю страну. А сейчас Чэнь Бода, с явного одобрения Мао, опубликовал в «Жэньминь жибао» зажигательные передовые, которые придали вспыхнувшему огню новые силы. В подобных условиях самой разумной практикой была организация «рабочих групп», осуществлявших непосредственную чистку пораженных заразой ревизионизма парткомов. В Пекинском университете такая работа уже велась. Но являлось ли это тем, что имел в виду Председатель?
Лидеры «переднего края» пребывали в растерянности.
Мао же находился в Ханчжоу. Выехав из столицы в ноябре, он, по-видимому, и не собирался возвращаться. В телефонном разговоре Лю упрашивал его приехать в Пекин, чтобы направлять движение лично. Мао ответил, что предпочитает еще на некоторое время задержаться на юге и предоставляет центральному руководству полную свободу действий. Через несколько дней, надеясь получить более детальные инструкции, Лю и Дэн вылетели в Ханчжоу, однако ничего нового от Мао они не услышали. Правда, Председатель снизошел до объяснений, заявив, что «рабочие группы — это неплохо, необходимо лишь проследить, чтобы решение об их организации принималось без всякой спешки». Фраза прозвучала с обычной для Мао многозначительностью.