В это время созданная по указанию Председателя специальная «комиссия по расследованию дела Пэн Чжэня» тщательно изучала прошлое Ван Гуанмэй. Оказалось, что она появилась на свет в уважаемой и состоятельной семье, а образование получила в школе американских миссионеров. Кан Шэн, персонально отвечавший перед Мао за вопросы политической безопасности, увидел в этом обстоятельстве прекрасную возможность возбудить дело о шпионаже. Чуть позже «комиссия» попыталась доказать, что Лю предал дело коммунизма еще в 20-х годах, когда занимался подпольной партийной работой в контролируемых «белыми» районах.
Через неделю после инцидента с Ван Гуанмэй Мао в последний раз пригласил Лю Шаоци в «напоенные ароматом хризантем покои».
Ощущение триумфа всегда пьянило Председателя не хуже самого изысканного вина.
Он заботливо осведомился о здоровье Пинпин (прекрасно зная о том, что «несчастный случай» был чистой воды фальсификацией) и завел разговор о «добрых старых временах». Лю обратился к нему с просьбой освободить его от всех постов и позволить вместе с семьей уехать в Яньань или в родную деревню в Хунани, чтобы заняться там крестьянским трудом. Прикуривая одну сигарету от другой, Мао хранил молчание. И только когда Лю уже направился к выходу, Председатель сказал ему вслед: «Продолжай учиться и береги здоровье». Через пять дней, 18 января, линия спецсвязи, соединявшая Лю Шаоци с членами Политбюро и самим Мао, отключилась.
Пришло время полной изоляции.
Зимой Мао вложил в руки радикалов еще одно, более мощное оружие.
Одновременно с ростом числа отрядов хунвейбинов начали создавать свои бунтарские организации работники заводов и фабрик, уволенные с предприятий из-за неприязненных отношений со своими парткомами. В начале ноября тридцатитрехлетний шанхайский текстильщик Ван Хунвэнь сколотил так называемый «Штаб революционных рабочих». Когда городские власти отказались признать новый орган, Ван послал делегацию в Пекин. Шанхайский горком партии отдал срочный приказ не отправлять поезд, и в знак протеста тысячи рабочих легли на рельсы, более чем на тридцать часов перекрыв все движение. Прибывший разрядить обстановку Чжан Чуньцяо поддержал требования «Штаба» и предложил первому секретарю горкома Цао Дицю публично покаяться в своих ошибках. Двумя днями позже Мао одобрил принятые Чжаном меры. Со страниц «Жэньминь жибао» он объявил, что у рабочих есть законное право создавать свои массовые организации.
Очень скоро «цзаофани» («бунтовщики»), как они себя называли, разделились, подобно «красным охранникам», на несколько соперничавших друг с другом групп: «революционные бунтовщики» требовали слома всех существующих структур власти, а «пролетарские революционеры» предпочитали сохранить руководящую роль партии.
С конца ноября шанхайский «Штаб» при поддержке «группы по делам культурной революции» развернул все более обостряющуюся борьбу со своими консервативными противниками из «Красного полка», за спиной которых стоял горком партии. 30 декабря на улицах города между членами двух враждующих группировок произошли множественные столкновения. Остановилась работа предприятий, был парализован морской порт, где в ожидании разгрузки скопилось более сотни иностранных судов. Из железнодорожных депо не выходили локомотивы. Высланные после неудачи «большого скачка» в деревню рабочие начали требовать права вернуться в город. 3 января 1967 года Ван Хунвэнь взял под свой контроль шанхайскую прессу: сначала «Вэньхуэйбао», а двумя днями позже — орган ЦК КПК «Цзефан жибао» (газету «Освобождение»).
В ситуацию посчитал необходимым вмешаться Мао. Он направил в Шанхай Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюаня, пояснив, что горком партии будет неизбежно разогнан и им предстоит создать «новый орган политической власти». Цзаофани получали ощутимую поддержку. Двумя днями позже на центральной площади Шанхая собрались несколько сот тысяч человек. Митинг объявил, что горком партии потерял право руководить городом и власть перешла в руки «революционных бунтовщиков».
Примеру Шанхая последовала вся страна. Действия цзаофаней Мао назвал «великой революцией рабочего класса, свергнувшего господство своих поработителей». Председатель привел старую поговорку: «Смерть мясника не означает, что теперь придется есть свиное мясо вместе со щетиной». Смысл ее сводился к тому, что, даже если будут разогнаны все провинциальные партийные комитеты, страна все равно продолжит движение вперед. На протяжении трех последующих недель цзаофани захватили власть в семи провинциях и крупных городах, включая Пекин.
Возникала проблема: кто — взамен ушедших парткомов — возьмет на себя организацию повседневной жизнедеятельности?
Ни Мао, ни цзаофани ответа на этот вопрос не знали. Только 5 февраля 1967 года Чжан Чуньцяо удалось с помощью частей НОА установить достаточный контроль над ситуацией и объявить о создании Шанхайской народной коммуны.
Идя на такой шаг, Чжан был полностью уверен в безоговорочной поддержке Мао. За несколько дней до этого Чэнь Бода сказал ему в телефонном разговоре, что Председатель вот-вот даст добро на организацию народной коммуны в Пекине, и Шанхай должен последовать опыту столицы. В «Шестнадцати пунктах» содержался призыв учредить «систему всеобщих выборов, подобную той, что имелась в Парижской коммуне», — она дала возможность создать такие органы местной власти, которые станут «мостом между партией и массами». Появившиеся в ходе «большого скачка» коммуны являлись самым ярким воплощением китайской модели развития социалистической революции. В 1958 году Мао с нетерпением ожидал дня, когда «города и села всей страны станут коммунами».
Но против всяких ожиданий ход мысли Председателя принял совершенно иное направление. По городам и провинциям страны рассылалось указание Мао воздержаться от повторения шанхайских событий. Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюань срочно вызвали в Пекин. Там они услышали объяснение:
«Возникает целый ряд проблем, о которых вы, к моему удивлению, совершенно не подумали. Если по всему Китаю будут созданы народные коммуны, то не придется ли изменить название страны, превратив Китайскую Народную Республику в «Китайскую Народную Коммуну»? Признают ли нас в этом случае другие государства? А вдруг СССР откажется, зато Британия и Франция согласятся? Что мы будем делать с нашими посольствами в других странах? Стоит ли мне продолжать?»
Доводы звучали смехотворно, и Мао понимал это. В международных отношениях новое официальное название страны ничего не изменяло. Тем не менее хунвейбины разнесли слова Председателя по всему Китаю, и коммуна как форма организационной ячейки общества была отвергнута. К подобному повороту вынуждали непреодолимые, так сказать, форс-мажорные обстоятельства: какими бы благими намерениями ни руководствовался вождь, они отступали на задний план перед объективными внешними условиями.
Но реальное положение дел объяснялось совсем другими факторами. Действия шанхайских лидеров заставили Мао заглянуть в бездну, и открывшаяся его взгляду картина ничем не привлекла Председателя.
Парижская коммуна с ее свободными выборами и ничем не ограниченной политической активностью граждан означала, что управлять массами будут сами массы. Собственно говоря, это полностью отвечало логике принципа Мао «доверять массам и полагаться на них», который стал фундаментом всей «культурной революции». Однако с чем же тогда оставалась партия? Председатель так и заявил Чжан Чуньцяо: «Ведь должна же быть партия! Должно быть ядро, не важно, как мы его назовем». Свободные выборы оказались не более чем утопической мечтой. Слом старой машины управления мог выглядеть сколь угодно прогрессивным, Ho.no сути своей он оборачивался происками «стремящихся к анархии реакционеров».
Еще раз Мао продемонстрировал качества искушенного политика. Возраст никак не сказался на его чутье. Стороннему наблюдателю «культурная революция» могла бы показаться результатом погружения в пучины старческого маразма, однако каждый новый шаг Председатель делал с величайшей осмотрительностью. С самого начала он ясно даст понять: грядущее разрушение в конечном итоге приведет к созиданию, «великий хаос», как он заявил в июле 66-го, уступит место «великому умиротворению». Мао держался в тени, предоставляя всю грязную работу другим, готовый, когда придет время, выйти на свет и реабилитировать оставшихся в живых для строительства новой партии. Он начал игру, с условиями которой были согласны даже жертвы наподобие Хэ Луна и Пэн Дэхуая, поскольку они хорошо знали: спасти их может только Председатель — если у него вдруг появится такое желание. Верить в то, что он непричастен к творящейся в стране жестокой несправедливости, было в их интересах.