«Мы, каменщики и плотники, хотим довести до вашего сведения, что для обеспечения нормальной жизни семьям требуем разумного повышения оплаты своего труда… Изнуряя себя непосильным трудом, мы приносим домой жалкие медяки. Посмотрите на торговцев! Ведь их цены растут каждый день. Почему же никто не протестует? Почему только мы, рабочие, вынуждены по дешевке продавать свои руки?.. Должно же быть у нас право хотя бы сохранить древнее и веем необходимое ремесло! Если нужно будет, мы умрем, но не отдадим его никому».
Через сутки в городе были прекращены все строительные работы. В условиях приближавшейся зимы общественность потребовала от магистрата спешно договориться со строителями. 17 октября городские власти создали согласительную комиссию и сурово предупредили союз: «Упрямство не доведет вас до добра. Одумайтесь, пока не поздно». Предлагаемые комиссией расценки выше прежних, однако новая уравнительная система оплаты не устраивала строителей, и союз постановил провести 23 октября марш протеста. Естественно, власти его запретили; у многих профсоюзных лидеров опустились руки.
Всю ночь Мао объяснял Жэнь Шудэ и его товарищам, что забастовки сейчас идут по всей стране, что действия строителей получат самую широкую поддержку общества. Следующим утром колонна из четырех тысяч каменщиков и плотников направилась к городской магистратуре. У наглухо закрытых дверей пришедшие обнаружили две доски: к одной прибита боевая стрела — символ готовности властей навести порядок силой оружия, на другой висел лист с последним предложением согласительной комиссии.
Мао в одежде простого рабочего находился среди демонстрантов. Через боковую дверь группа вожаков вошла в здание, чтобы начать переговоры. Они длились несколько часов, но не принесли успеха. Безрезультатна была и вторая попытка найти общий язык с властями. Все это время Мао оставался на улице, лозунгами поддерживая в окружающих решимость довести дело до конца. С наступлением темноты собравшиеся зажгли принесенные с собой масляные фонари.
Недовольный перспективой провести ночь в осаде, губернатор послал на площадь своего адъютанта, который попытался убедить толпу разойтись. Оказавшийся случайным свидетелем миссионер написал через несколько дней в «Бэйфан шибао»:
«Когда около десяти вечера я проходил по площади, мое внимание привлекло интереснейшее зрелище: строгий чиновник… пытается доказать что-то десятку окруживших его рабочих. Обе стороны ведут себя с чисто дипломатической учтивостью, обмениваясь изысканными и полными почтительности фразами… Я вижу, как чиновник взбирается на скамью и призывает собравшихся вернуться к семьям. Один из рабочих предлагает товарищам выразить свое мнение голосованием, но на вопрос, есть ли желающие отправиться домой, вверх не поднимается ни одна рука. «Вот о вам наш ответ», — повернулся рабочий к чиновнику.
Тот пытается объяснить, что не только магистрат, но и сам губернатор не имеет права устанавливать расценки на производство строительных работ самовольно, без предварительного согласия заинтересованных сторон. Слышится возмущенный ропот толпы, но в целом рабочие ведут себя весьма сдержанно, выполняя все требования своих вожаков соблюдать спокойствие и порядок. Еще с час я слушал их вежливые препирательства. Только около двух ночи усталые и голодные — поскольку солдаты не позволяли сочувствующим горожанам передавать митингующим одежду или еду — рабочие согласились отправиться по домам».
Рабочим, беседовавшим с адъютантом губернатора, был Мао. В итоге строителям удалось заручиться согласием губернатора продолжить переговоры. Почему, спрашивал его заместителя Мао, торговец может прекратить продажу не приносящего дохода товара, а каменщик не имеет права остановить работу? Почему разрешается повышать цены на продукты, но нельзя повысить оплату труда, который их производит? В конце концов сторонам удалось достичь согласия, и на скрепленной губернаторской печатью бумаге было зафиксировано: «Все вопросы повышения окладов и ставок решаются на принципах равноправных договорных отношений между работниками и их нанимателем».
Так Мао положил в Чанша конец пятивековому всесилию гильдий. Дневная ставка каменщика поднялась с 20 до 34 мелких серебряных монет, что «едва превышало прожиточный минимум, на который можно содержать семью с двумя детьми», как отмечал тот же миссионер. Но для самого Мао, для партии и городских рабочих такое решение означало решительную победу, и на следующий день под грохот фейерверков по улицам Чанша прошли более 20 тысяч демонстрантов. Городская газета писала:
«Власти капитулировали перед сжатой в кулак волей строителей… Это первая проба сил их нового профсоюза. Они добились всего, за что боролись, а попытки чиновничества свести дело к компромиссу потерпели крах. Заставив считаться со своими скромными требованиями, рабочие получили мощный рычаг воздействия на власть».
Источником переполнявшей его в те дни радости стала для Мао не только эта победа: в доме матери на окраине города Ян Кайхуэй родила сына.
Успех забастовки строителей вдохновил горожан. За каменщиками и плотниками последовали портные, парикмахеры, рикши, сапожники и другие ремесленники. В начале ноября возникла провинциальная федерация профсоюзов, председателем которой стал Мао. Появилось полтора десятка мелких профессиональных объединений, и почти половина из них избрала его своим руководителем.
В декабре Мао участвовал во встрече профсоюзных лидеров с губернатором, начальником городской полиции и другими высшими чиновниками провинции. Речь шла о стратегии власти в условиях все возрастающих требований рабочих. Чжао заверил делегатов, что его правительство не намерено ущемлять предусмотренное конституцией право на забастовки. В ответ Мао бросил: «Наделе нам нужен социализм, но поскольку в настоящее время в Китае он недостижим, мы ограничимся борьбой за совершенствование системы оплаты и улучшение условий труда». Губернатор вынужден согласиться: «Социализм в будущем — это неплохо, сейчас же на его построение у общества не хватает сил».
Всех поставленных целей делегация достичь не смогла. Правительство провинции отказалось взять на себя обязательство не вмешиваться в трудовые споры и признать руководимую Мао федерацию в качестве законного представителя интересов рабочих. Тем не менее было признано, что «с целью избежать возможных недоразумений стороны будут поддерживать регулярные контакты».
В жизни Мао декабрь 1922 года стал важной вехой: он уже не только секретарь провинциального комитета партии, влиятельный профсоюзный деятель, к чьему слову прислушивается сам губернатор, но и отец двухмесячного сына. Лучшим подарком к своему двадцать девятому дню рождения Мао считал успех забастовочного движения на свинцово-цинковых рудниках в Шуйкоушань, неподалеку от Хэнъяна.
Однако на фоне множившихся достижений все более заметными становились и проблемы. Крупнейший промышленный центр страны, Шанхай, попал в такое засилье иностранного и отечественного капитала, что секретариат партии посчитал свое дальнейшее пребывание в городе невозможным. Осенью штаб-квартира КПК перебралась в Пекин. Даже в Хунани, считавшейся оплотом рабочего движения, многие представители либеральной интеллигенции задавали себе вопрос: не слишком ли далеко в агитации демократии они зашли?
И все же самый серьезный удар был нанесен по партии именно из Пекина. Решение переместиться в столицу не в последнюю очередь объяснялось тем, что у Пэйфу, укрепивший свои позиции разгромом войск маньчжурского ставленника генерала Чжан Цзолиня, выглядел в глазах партийного руководства фигурой достаточно либеральной. Он умело играл на контрасте между своим новым правительством и ненавистной народу прояпонской кликой выходцев из Аньхоя. У Пэйфу всячески подчеркивал свою готовность защищать людей труда, и секретариат ЦК направил заседавшему в Пекине парламенту петицию с просьбой принять закон, предусматривающий восьмичасовой рабочий день, оплачиваемые отпуска и другие социальные гарантии. По соглашению, подписанному Ли Дачжао и аппаратом У Пэйфу, пятеро членов партии становились «негласными инспекторами» железной дороги Пекин — Ханькоу, главной транспортной артерии между севером и югом, по которой осуществлялись основные перевозки войск. Идя на такой шаг, У рассчитывал избавиться от сторонников Чжан Цзолиня в профессиональных ассоциациях железнодорожников. На деле же к концу года эти ассоциации превратились под руководством коммунистов в рабочие клубы.