Мгновение они так и стояли, охваченные взаимным удивлением. Шефту был так поражен, увидев ту же самую рабыню в четвертый раз за день — да еще и здесь, на этом корабле, в самом неподходящем из всех мест, — что поначалу не мог вымолвить ни слова. Затем он заметил ее глубокое, сильное дыхание, сузившиеся глаза и трепетную готовность к бегству и понял, что сильно ее напугал. Какое дикое создание! Все ее поведение говорило яснее всяких слов о жизни, которую ей, должно быть, пришлось вести.
— Не бойся меня, — мягко сказал он.
Она не расслабилась.
— Я никого не боюсь. Кто ты? Почему ты на меня уставился?
— Я пассажир на этом судне, как и ты. Меня зовут Шефту. Я уставился, потому что удивлен видеть тебя здесь.
— А почему бы мне здесь не быть, если я так хочу?
— Нет-нет, погоди! Я не оспариваю твое право. Но это очень странно… — Он замялся. Ему внезапно пришло в голову, что ее многократные появления в его жизни в этот день могли быть чем-то большим, чем просто совпадением. Неужели царица подослала к нему шпионов? Он насторожился, но у него подозрительность принимала облик простодушного обаяния. Он одарил ее обезоруживающей улыбкой и плавно махнул рукой.
— Прошу тебя. Очень грубо с моей стороны было так пялиться. Умоляю о прощении. Давай начнем наше знакомство заново.
Нужно было быть нечеловеком, чтобы не отреагировать на эту улыбку.
— Если хочешь, — пробормотала она. Про себя же подумала: «Надо избавляться от рабских замашек! Я имею полное право быть на этом корабле и мне некого здесь бояться».
Шефту сел рядом с ней и тут же заговорил об огромной каменной статуе, мимо которой они проплывали, рассказывая легенды о древнем царе, что воздвиг ее на берегу. Его манеры были безупречны; в них было ровно столько дружелюбия и сдержанности, чтобы ее успокоить. Тем временем он лихорадочно соображал, прокручивая в голове свои передвижения за день и анализируя те немногие факты, что были ему известны о ней. В конце концов он пришел к выводу, что она не может иметь никакого отношения к людям царицы, а значит, не опасна для него. Но что она здесь делает? Ответ внезапно вспыхнул в его успокоившемся сознании. Она сбежала от того человека, что тащил ее по улице. Она — беглянка!
Теперь он улыбнулся еще обаятельнее прежнего, поняв, что при необходимости у него будет против нее грозное оружие. Он закончил свой рассказ тихим голосом:
— И говорят, что по ночам ба самого старого царя порхает у статуи в образе летучей мыши, разглядывая лицо и надписи, дабы убедиться, что его образ и имя не забыты в земле Кемт.
Она заслонила глаза ладонью, чтобы в последний раз взглянуть на огромное, суровое, гранитное лицо, исчезающее вниз по реке.
— Странная это сказка, — сказала она. — И хорошо рассказана. Я не слышала лучше даже от старых сказителей, что греются на солнце в храмовом дворе.
Он отвесил ей легкий поклон в знак признания.
— Быть может, я ошибся с ремеслом, — заметил он с усмешкой.
— А каково твое ремесло?
— Я ученик писца в Фивах, — гладко солгал он. — Некоего Хуаа. Славный старик, но со склонностью к перееданию — склонностью, которую его ученики с радостью бы переняли, будь у них такая возможность.
Она улыбнулась.
— Ты не выглядишь недокормленным.
— Так и есть. Но в этом не заслуга Хуаа.
На этот раз она рассмеялась в голос.
— Вижу, у нас с тобой общий опыт. Ты голоден сейчас? На.
Она полезла за пояс и достала две последние медовые лепешки, которые стащила у ученика пекаря ранее в тот же день. Одну она предложила Шефту, и тот с благодарностью принял ее, скрывая веселье.
— Так ты писец, — продолжила она, откусывая от своего слоеного лакомства. — У меня когда-то был… я когда-то знала человека, который занимался этим ремеслом.
— Вот как? — пробормотал Шефту. От него не ускользнуло, как быстро она поправила себя, не договорив слово «хозяин».
— Он служил у начальника округа на северной границе Египта. Там было много чужеземцев.
— Чужеземцы слетаются в Египет, как птицы на болото, — заметил Шефту. «Вот как она выучила вавилонский», — подумал он.
Она вдруг указала пальцем.
— Смотри. Там, на песчаной отмели.
Он обернулся. Песчаная отмель была почти скрыта длинными, буровато-зелеными, зловещими телами. Его кожа невольно покрылась мурашками. Крокодилы! Они лежали вяло и неподвижно, все повернувшись на север, широко разинув огромные бледные пасти навстречу ветру. Он подумал о боге с головой крокодила, Себеке, и нащупал амулет на запястье.
Затем он снова повернулся к девушке.