Наконец она отложила маленькое медное зеркальце со вздохом удовлетворения. Давно она не наслаждалась даже такой почти необходимостью, как подведение глаз, которое все египтяне, и мужчины, и женщины, считали неотъемлемой частью приличного вида. А остальное было немыслимой элегантностью. Сандалии, конечно, немного жали там, где ремешок проходил между пальцами, а высоко загнутые носки могли заставить ее споткнуться, если не быть осторожной. Она не привыкла к такой роскоши. Ничего, привыкнет! Босиком ходили только оборванки.
Вслед за ней, неся ларец, бесшумно ступала рабыня, и Мара вернулась на пристань. Саанх-Вен теперь сидел на складном табурете на палубе барки принцессы и равнодушно смотрел на поваров, суетившихся на пришвартованной рядом лодке-кухне. Мара, заслонив глаза ладонью, взглянула наверх.
— Спустите трап, пожалуйста.
Он повернулся к ней, затем перегнулся через планширь, и сонливость с него как рукой сняло.
— Ты переводчица? — неуверенно спросил он.
— Да.
— Та самая?
— Разумеется. Я представилась вам не далее как полчаса назад.
— Да-да. — Его толстые губы скривились в ухмылке. — Но сейчас ты выглядишь иначе.
— Вот как? — Мара одарила его дежурной улыбкой, стараясь и не обидеть, и не поощрить. Она не хотела, чтобы он запомнил ее дольше, чем это было совершенно необходимо. — Вы спустите трап? — повторила она.
Он поспешил повиноваться. Когда она встала рядом с ним на палубе, высоко держа голову и холодно глядя на него, он перестал пялиться и стал более почтителен.
— Принцесса и ее свита скоро вернутся. Ждите вон там. Я велю убрать ваш ларец.
— Очень хорошо.
Пока рабыня пересекала пристань и так же безмолвно исчезала из ее жизни, как и появилась, Мара направилась к увешанному колоннами павильону, занимавшему большую часть палубы барки. По бокам оставалось место для двенадцати гребцов с каждой стороны, но не было ни мачты, ни паруса, а капитанскую каюту убрали, чтобы расширить покои Инанни и ее женщин. Мара откинула один из висевших ковров, что служили стенами павильона, и шагнула внутрь. Первым делом она сбросила непривычные сандалии. А затем, уже удобно босая, принялась осматриваться.
Ослепленная солнечным светом, она поначалу не могла различить предметы в затененной комнате. Но по мере того как глаза привыкали к полумраку, она начала различать кушетки и низкие столики, сундуки с одеждой и весь тот женский кавардак из безделушек, зеркал, украшений и благовоний, необходимый свите из дюжины женщин. И чем лучше она все это видела, тем больше изумлялась. Она тихо обошла покои, с любопытством и не без некоторого отвращения разглядывая странные пожитки этих варварок. Как же они отличались от всего египетского! Украшения были грубыми и безвкусными, ларцы — без резьбы, а разбросанная одежда — столь вульгарной в своих аляповатых цветах, что Мара, как и подобает цивилизованной египтянке, презрительно сморщила нос. Всякая одежда должна быть белой. В Египте это знал даже раб.
За исключением мебели, которая, как и сама барка, была сделана в Фивах, в павильоне не было ничего, что могло бы принадлежать высокородной принцессе.
«Принцесса! — мысленно усмехнулась Мара. — Наверняка дочь какого-нибудь пастуха, который запугал пару соседей, чтобы те звали его царем».
Повернувшись спиной к неопрятной комнате, она вытянулась во весь рост на одной из кушеток и принялась гадать, какой может быть жизнь во дворце фараона.
Ей недолго пришлось ждать, прежде чем крики бегуна: «Абрек! Абрек!» — «Берегись, ободрись!» — предупредили ее о приближении свиты принцессы. Поспешно нащупав сандалии, Мара прислушалась к шуму, что достиг берега. Саанх-Вен рявкнул приказ, очевидно, чтобы носильщики опустили паланкины и позволили женщинам выйти, потому что в следующее мгновение воздух наполнился шипящим говором вавилонского. Когда женщины гуськом взошли на борт, показалось, будто на палубу выпустили сотню огромных шмелей.
Мара поднялась, подошла к ковровой стене павильона, откинула полог и шагнула наружу. Она оказалась лицом к лицу с ханаанской принцессой.