И наконец она увидела Шефту — неподвижную, залитую солнцем фигуру с лицом в тени, с обманчивой леностью прислонившуюся к огромному рулевому веслу на корме. Он не подал знака, и она тоже, хотя на мгновение они, казалось, могли бы коснуться рук через узкую полоску зеленой воды, что разделяла их. Затем расстояние медленно увеличилось: «Жук» набрал скорость и обогнал более неповоротливую барку.
Лишь когда парус превратился в крошечную точку вдали, Мара вернулась в тенистый павильон, чувствуя себя одинокой и необъяснимо подавленной. Скоро она будет ступать по сияющим плитам Золотого Дома, дворца фараона, но скоро ей предстоит и вторая встреча с тем, новым, хозяином.
«Боевой ястреб летит». Ей это ничего не говорило, но для человека с гранитной челюстью, без сомнения, будет значить многое. Ах, боги Египта, как мало осталось жить Шефту!
* * *
Часть третья
Дворец
* * *
Глава 7
Царский вызов
Принцесса Инанни была в плачевном состоянии. Проведя в Золотом Доме целую египетскую неделю — десять дней, — она все еще не могла побороть трепет и ужас, которые внушал ей новый дом. Утром при появлении первой же египетской служанки с раскосыми глазами она просыпалась и испуганно звала Мару, а каждый вечер ее приходилось уговаривать лечь на огромное золотое ложе, изголовье которого было выполнено в виде головы зверя. Розовый, словно из слоновой кости, язык и блестящие зубы чудовища приводили ее в ужас; она никак не могла удобно устроиться на изысканно вырезанном подголовнике из черного дерева, который был куда прохладнее ее горячей сирийской подушки. А между сном и бодрствованием ее ждали новые муки: холодная ванна дважды в день — бессмысленная пытка, которую египтяне принимали как должное; энергичный массаж после нее; прочесывание гребнем ее спутанных, доходивших до бедер волос; и тщетные попытки овладеть искусством есть ложкой, а не пальцами.
В довершение всего, она до сих пор даже мельком не видела ни царицу, ни юного царя, за которого приехала выйти замуж. Ее гордость была уязвлена, от такого пренебрежительного обращения она по нескольку раз на дню заливалась слезами, и все же великолепие дворца так подавляло ее, что она едва осмеливалась прикасаться к убранству собственных покоев.
Маре было ее искренне жаль.
Сама же она впитывала роскошь, как иссохшая земля впитывает воды Нила. Будучи ближайшей спутницей Инанни — ибо принцесса отчаянно цеплялась за нее как за единственного человека, который мог и хотел объяснить ей хоть что-то из бесчисленных непонятных вещей, — она получила собственную рабыню, чтобы та купала и одевала ее. Она великолепно питалась жареной дичью и невероятными пирожными, гуляла в тенистых садах и украшала волосы и шею свежими цветами столько раз в день, сколько желала.
Правда, она по-прежнему сбрасывала надоевшие сандалии при каждом удобном случае и должна была зорко следить за своим языком, чтобы тот не сорвался на уличную брань. Одно цветастое словечко мгновенно выдало бы ее дворцовым слугам, большинство из которых были свободнорожденными и по положению стояли настолько же выше нее, насколько она притворялась стоящей выше их. Втайне она их немного побаивалась. Требовался самоконтроль, чтобы этого не показать; требовалась наглость, чтобы помыкать ими, словно она и впрямь знатная дама.
Но наглости у Мары было в избытке, а беспомощная растерянность Инанни была ей чужда. Она была рабыней в роскошных домах, в отличие от Инанни; новым для нее был лишь масштаб этого великолепия и ее собственная изменившаяся роль. К тому же она была прирожденной лицедейкой, наделенной чувством юмора и стальными нервами — чего у Инанни определенно не было, — а ее полная опасностей жизнь сделала ее приспособляемой, как хамелеон. Сколько раз она стояла с гребнем или свежим бельем у туалетного столика госпожи Заши! Теперь же она сама щелкала пальцами, приказывая другим, — и не забыла ни единого надменного жеста. Она с лукавым удовольствием использовала их все.
Более того, она еще не видела ни своего нового хозяина, ни Шефту; а потому от нее не требовалось ничего, кроме роскошного безделья. Жизнь была так прекрасна, что рисковала стать однообразной.
На одиннадцатое утро после их прибытия ее, как обычно, разбудил испуганный крик Инанни. Улыбаясь сквозь зевок, Мара соскользнула с кушетки и поспешила в соседнюю комнату.