— Возможно. — Шефту выразительно повел плечами. Он понизил голос, подвинувшись чуть ближе к Неконху. — Но надо отдать им должное, капитан: у них есть отвага. И они твердят, что сражаются за то, чего на самом деле хочет весь Египет. Говорят, это чудовищно, что женщина носит Двойную корону и зовет себя не Царской Супругой, а Царем и Фараоном. Говорят, спины людей ломаются под ее налогами, что с каждой новой статуей, которую она воздвигает себе в новом храме, все отчетливее проступают ребра у детей, а вельможа Сенмут, архитектор, любимец, Великий Повелитель Всего в Египте, таинственным образом богатеет с каждым построенным портиком или мощеной террасой… Говорят, капитан, — я лишь повторяю, вы же понимаете, — говорят, она стала так высокомерна, что скоро сами боги восстанут, дабы покарать ее, а вместе с ней и весь Египет! Должны ли мы позволить…
В голове у Неконха все смешалось. Что задумал этот юный плут, говоря то как шпион, то как подстрекатель? Но нет, конечно, он лишь повторял чужие слова. И все же капитан обнаружил, что запретные речи находят в его душе яростный отклик. Да, это была правда, все это было правдой, и все это знали! Вельможа Сенмут прибрал к рукам все, что только можно в Египте, а что до царицы, этой узурпаторши… «Осторожно, — били в набат колокола. — Ты идешь прямо в ловушку».
Шефту все говорил, тихо и настойчиво:
— Должны ли мы позволить твориться этим преступлениям, спрашивают они? Можем ли мы рисковать гневом богов? Разве эта женщина не несет погибель всей Черной Земле?
Неконх слепо ухватился за безопасный вопрос, ответ на который ему подсказала традиция.
— Первый Тутмос — тот, что был фараоном в дни моей юности, — он теперь живет с богами. Он защитит Египет от их гнева.
— Ради Хатшепсут? — донесся насмешливый шепот. — Ради дочери, что вырвала трон из его рук, не дожидаясь его смерти? Капитан, он сам от нее отрекся, он приказал сбить ее имя со всех своих памятников.
— Не знаю, ради кого, я ничего не знаю! — прорычал Неконх. — Я тебе говорю, ты не заставишь меня произносить изменнические речи! Хатшепсут — фараон. Да будет так! Может, юный Тутмос и не годен в правители. Да, точно! Только слабак мог позволить женщине так долго держать себя в узде — словно кролика в силке!
Мгновение ответа не было. Когда Шефту заговорил снова, его голос был суров и тих, без тени насмешки.
— Вы ошибаетесь, капитан, — сказал он. — Тутмос не кролик, он лев. И еще не сплели той сети, что вечно будет держать льва.
Неконх медленно обернулся.
— Клянусь Благословенным Сыном! — воскликнул он. — В каком же вы стане, юноша? Кто теперь говорит об измене?
Шефту снова откинулся на планширь, лицо его стало ровным и непроницаемым.
— Да никто, друг мой, — пробормотал он. — Мы говорили лишь о силках и кроликах.
Внезапно он улыбнулся. И улыбка эта произвела поразительный эффект. Она озарила его смуглые, неправильные черты обаянием, от которого, казалось, весь мир становился теплее. Нервный пот на лбу Неконха высох, а в горле отпустило спазм. Он даже ощутил неясный восторг, чувство благополучия. И обнаружил, что и сам добродушно ухмыляется.
— Да-да, ты совершенно прав, приятель, — согласился он. — Силки и кролики. Ничего больше.
Шефту поклонился и удалился на другой конец судна, и в тот день разговоров больше не было. Но с того самого часа Неконх с лихорадочным интересом наблюдал за своим пассажиром. К тому времени, как «Серебряный Жук» пришвартовался в Менфе, он был убежден, что Шефту не был и никогда не был учеником писца; более того, он сильно подозревал, что юноша был одним из тех самых глупцов — или героев, — что тайно сплотились вокруг царя.
И он с безрассудным азартом понял, что и сам был бы рад отдать жизнь за такое дело — ради этого необыкновенного юноши, его закованного в цепи царя и Египта, который они оба любили.
И вот, спустя два дня после швартовки, новый груз был уложен и все было готово к отплытию. Но Шефту так и не появился. Он покинул судно, как только оно причалило, договорившись вернуться на нем в Фивы, когда придет время. А затем исчез в путанице глинобитных строений, извилистых улочек и спешащей, кричащей, потной человеческой массы, которой был Менфе. И не вернулся.
Неконх беспокойно мерил шагами свою выдраенную палубу из акации: от планширя к каюте, от каюты к рулевым веслам, и снова к планширю. В его воображении вставали зловещие картины: Шефту схвачен шпионом царицы, Шефту допрашивают под пыткой, Шефту висит вниз головой на городской стене.
«Какой же я дурак, — в отчаянии думал Неконх. — Зачем я так переживаю из-за этого юного проходимца? Может, он в эту самую минуту доносит на меня людям царицы!.. Нет, клянусь Амоном, когда он говорил о царе, он говорил от чистого сердца, я бы поставил на это свой последний медяк! Если бы я сказал ему… если бы я предложил себя и свой корабль ему и царю… тогда бы он посвятил меня в свои планы, сказал, что делать, если он не вернется. Эх! Знал бы я больше — или совсем ничего! Какой же я дурак! Почему он не идет?»