— Так вот она, варварка! — прорычал он, остановившись перед Инанни и окинув ее презрительным взглядом. — Чудовищно! Именно такую невесту я и ожидал, что моя несносная сестра выберет для меня — будто я стану считаться с ее выбором! Тьфу! Прогоните это жалкое создание прочь!
Он повернулся было, чтобы уйти в покинутую им комнату, но передумал и резко обернулся к Маре.
— Ты еще кто? — потребовал он.
— Мара, переводчица, — с облегчением выдохнула девушка. На миг она подумала, что прием окончен и ее шанс упущен.
— Переводчица? Зачем? Я знаю вавилонский, хоть и не жалую его. Мычание, а не язык!
Мара лихорадочно соображала. Он уже снова готов был уйти, а этого нельзя было допустить!
Она почтительно склонила голову.
— Должно быть, даже Ее Преславное Величество понимало, что Ваше Высочество не снизойдет до того, чтобы говорить с этой жалкой сирийкой на ее языке.
Слова ему польстили. Он нечасто добивался уступок от своей сестры с ее железной волей; даже такое косвенное признание его царского сана было своего рода победой. Он с большим интересом посмотрел на Мару.
— Хоть раз Хатшепсут права, — заметил он. — Впрочем, даже с переводчицей под рукой мне нечего сказать этой… этой дочери козопаса. Можешь передать ей, что я не намерен на ней жениться. Ни сейчас, ни когда-либо еще.
Мара неохотно повернулась к Инанни, которая с несчастным видом уставилась в пол. Ей не нужно было понимать его слов, чтобы знать: Тутмос ее презирает. Его первый же презрительный взгляд сказал ей об этом.
— Моя принцесса, — начала Мара, но не смогла вымолвить сокрушительных фраз. — Его Высочество шлет вам свои самые теплые приветствия, — закончила она.
К своему удовлетворению, она увидела, как лицо Инанни ожило; в огромных темных глазах исчезло страдальческое выражение, и они с надеждой обратились к царю. Мара тоже повернулась к нему, весьма довольная своей милосердной ложью. Но один взгляд на его изумленное лицо заставил кровь застыть у нее в жилах. Какая же она дура! Конечно, он понял каждое ее слово.
— Сын Фараона, живи вечно! — выдохнула она. — Молю о прощении… я не могла поверить, что вы намерены ранить эту принцессу, какой бы низкой она ни была…
— Ты хочешь сказать, что забыла, что я понимаю, — парировал Тутмос.
— Клянусь Пером Истины, Высочество, я лишь хотела пощадить эту несчастную деву, которая тоскует по дому, напугана и встретила в земле Египта одно лишь презрение. Мне жаль ее, и я не могла сказать ей, что все ее путешествие было напрасным, — не здесь, где Ваше Высочество и все остальные смотрят на нее. Молю, позвольте мне сделать это позже, наедине.
Она умолкла, тяжело дыша. Она была неслыханно дерзкой, и поняла это по испуганному выражению на лице маленького писца. Тот вскипел и шагнул к царю.
— Ваше Высочество! Эта дерзость невыносима! С вашего позволения, я немедленно велю увести эту особу и сам прослежу, чтобы…
— Молчать, — сказал Тутмос. Не сводя глаз с Мары, он одним могучим движением руки отстранил писца на задний план. — Оставь меня. И забери с собой остальных.
Вскоре в комнате не осталось никого, кроме трех сириек, царя и Мары. Тутмос шагнул ближе, все так же впиваясь в нее взглядом.
— Ну а теперь, крошка, — тихо произнес он, — может, ты скажешь мне, кто ты на самом деле.
Инанни подала голос:
— Что он говорит, Мара? Почему ты не переводишь?
Маре удалось сдержать восторг ровно настолько, чтобы быстро ответить:
— Он желает знать, удобнее ли вам, когда все остальные покинули комнату.
— О… о да, Мара, скажи ему, что мне гораздо удобнее!
Тутмос не обратил на нее внимания.
— Торопись, девчонка! Они не будут ждать вечно. Кто ты?
— Переводчица принцессы, Высочество. Но также… в вашем распоряжении.
— Наконец-то! Я так и подумал, как только… — Тутмос осекся, его лицо напряглось. — Откуда мне это знать?
На мгновение Мара растерялась. У нее не было ни талисмана, ни знака, ни доказательства, кроме имени самого Шефту.
— Клянусь тем, кто послал меня, сын фараона, — ответила она. — Клянусь…
— Не называй мне имен! У самих стен есть уши. Опиши его, если можешь.
Инанни теребила ее за рукав. Мара поспешно обернулась, пытаясь собраться с мыслями.
— Моя принцесса, ваш жених осведомляется, хорошо ли вы… э-э… спали, и по нраву ли вам ваши покои.
— О, да, конечно. Я… только звери на ложе… Нет, подожди, Мара. Наверное, не стоит упоминать зверей. Я… просто скажи, что покои мне очень нравятся.
«Описать Шефту? — думала Мара. — С таким же успехом можно описать форму ветра». Описать ли ей увешанного золотом вельможу или ученика писца, которого она впервые увидела склонившимся над ней на палубе «Серебряного Жука»? Она начала неуверенно: