Конечно, она могла бы и не заподозрить, если бы не догадалась, что Мара пришла сюда на встречу. Действительно, чтобы сказать что-то по-египетски, требовалось больше времени, как объясняла Мара днем. Вспомнить только, сколько слов использовал царь, чтобы сделать заявления, которые на вавилонском были довольно короткими и простыми. Странный человек, этот царь, хмурится, произнося любезности… Но то было совсем другое. Мара и этот вельможа Шефту на самом деле говорили о своих делах.
Молодой египтянин что-то сказал, любезно поворачиваясь при этом к Инанни. Она уже открыла было рот, чтобы сказать, что не возражает против их частной беседы, что им не нужно притворяться, как вдруг ее, словно удар, поразила другая мысль.
«А что, если сегодня днем все было иначе? — подумала она. — Что, если языки не так уж и разнятся? Что, если… что, если Мара и царь тоже притворялись?»
— Вельможа Шефту осведомляется, — повторила Мара, — по вкусу ли вам вино. Не ответите ли, Высочество?
— Оно очень хорошее, — машинально произнесла Инанни. «Невозможно! — думала она. — Не может быть никакой причины…» Но она чувствовала себя почти оцепеневшей. Этот Шефту не интересовался вином, он искоса наблюдал за Марой. Точно так же было и на приеме — манеры царя говорили одно, а его слова — другое. Клянусь Ваалом, так и было! Они все обманывали ее, считая слишком глупой, чтобы понять. Да, и она была глупа! Она верила, потому что Мара велела ей верить, потому что она хотела верить!
— Мой господин желает знать, понравилось ли вам путешествие, Высочество.
— Что? Да… нет…
«Неважно, что я скажу, — подумала она. — Они слушают не меня, а друг друга. Я не имею никакого значения. А царь… ах, Мара, зачем ты меня обманула?»
В эту часть она до сих пор едва могла поверить — что Мара могла так безжалостно ей солгать. Но так и должно было быть. Это объясняло все странности того приема — хмурый вид царя и его медовые речи, даже его беспокойное метание. Да, это была правда. Следовательно, все, что ей говорили, было ложью. Тутмос был не добр, он был презрителен и высокомерен, как и показал его первый ужасный взгляд. Он не был рад своей невесте, он ее презирал.
«Я хочу домой, — подумала Инанни, закрывая глаза. — О, милостивая Иштар, отпусти меня домой, в мою страну!»
Кое-как она справилась со своей ролью в короткой беседе, так и не поняв, что сказала. Вскоре молодой человек поклонился и ушел. Некоторое время Инанни сидела в тишине, медленно, очень медленно принимая правду.
Мара, как раз предлагая ей поднос со сладостями, с беспокойством склонилась над ней.
— Моя принцесса! Вам нездоровится?
— Нет.
— Но вы устали. Пойдемте, вернемся во дворец. Это был долгий день.
«Неужели она все еще притворяется? — подумала Инанни, кутаясь в шаль. — Нет, ее голос теплый и ласковый. Тогда зачем она так со мной поступила? Возможно, лишь из доброты, чтобы я не знала, что мой жених меня презирает. Жених. Увы, он никогда на мне не женится».
Они медленно поднялись по склону к главной дорожке. Свет померк; над головой показалось несколько бледных звезд, и придворные потянулись из сада. До ноздрей Инанни донесся аромат лотоса, и покой вечера коснулся ее нежной рукой.
«Возможно, в конце концов, это и к лучшему, — подумала она. — Я бы никогда не научилась быть египтянкой, носить эти тонкие платья и смотреть свысока на простой народ. Царь всегда бы стыдился меня. И все же, если бы он позволил, я могла бы быть ему хорошей женой и утешать его, когда у него болит голова. Но он этого не хочет, этому не суждено было сбыться. Интересно, зачем меня привезли сюда, чтобы жить в одиночестве, без всякой цели? Полагаю, я никогда этого не узнаю. Когда-нибудь, возможно, когда все их интриги и борьба иссякнут, они забудут обо мне, и тогда мне позволят вернуться домой, вниз по длинной реке в Ханаан. Никому не будет дела; они даже не вспомнят».
— Вы очень тихи, моя принцесса, — донесся обеспокоенный голос Мары. — Надеюсь, я вас не слишком утомила.
Инанни улыбнулась ей, качая головой. Бедная Мара, это она устала от всех своих интриг и борьбы. «Я позволю ей думать, что ничего не знаю, — подумала принцесса, — и помогу ей в ее притворстве, чтобы ее тайны не были для нее таким бременем. Несомненно, она тоже попала в паутину, из которой не может выбраться».
Но для Инанни борьба была окончена, и этот факт принес странное чувство облегчения, которое росло в ней, пока они медленно шли сквозь сумерки к воротам в живой изгороди. Даже косые, любопытные взгляды подведенных глаз потеряли часть своей силы ранить ее, обнаружила она. Теперь было неважно, что о ней думают египтяне. Ей не нужно было завоевывать место среди них.