Шефту бросил взгляд на невозмутимо-невинное старое лицо и спрятал улыбку.
— Бери столько, сколько покупатель может заплатить. Оставляю это на твое усмотрение.
Старый слуга поклонился и без дальнейших комментариев продолжил зачитывать свои списки, но Шефту знал, что свежий поток золота из казны Хатшепсут скоро хлынет в его сундуки. Если, конечно, к следующему лету казна не будет принадлежать Тутмосу.
При этой мысли его охватил трепет. После шести долгих лет трудно было поверить, что конец всему этому близок. И все же планы, которые они с Тутмосом строили так давно, были почти завершены, работа почти закончена. Изощренное здание власти Хатшепсут теперь походило на дом, стоящий на песчаных столбах. Привлечение Хофры для контроля над армией еще больше ослабило фундамент. Оставалось лишь несколько вельмож, все еще упрямо верных царице из страха за свои богатства и будущее. Их нужно было переманить на свою сторону — убеждением и золотом, величайшим из всех убедителей.
Шефту мрачно улыбнулся, бросая хлеб голубям, что вышагивали по балюстраде. Его мнение о ближних было не таким, как шесть лет назад. Он больше не верил, даже в глубине души, что существует мужчина или женщина, которых нельзя купить за золото. Различались лишь их цены. Эти последние, осторожные, будут стоить целого состояния фараона, и фараон должен будет его предоставить — тот, что спал под грудой валунов в Долине Царей…
Его мысли в двадцатый раз за утро сделали полный круг. Шефту резко встал со своего кресла, и голуби с шумом крыльев разлетелись. Иренамон прекратил читать, затем начал сворачивать свой папирус.
— Мой господин утомился делами, — тактично сказал он. — Право же, утро слишком прекрасно для них. Эх, когда я был в твоем возрасте… Приказать ли приготовить лодку и метательные палки, чтобы развлечь тебя?
— Нет, старый друг, у меня нет времени на охоту. Но молю тебя, давай закончим эти отчеты в другой раз. Мне нужно ехать в храм в течение часа. Спустись вниз и скажи цирюльнику приготовиться.
Когда старик повернулся к лестнице, Шефту с извинением положил руку ему на плечо.
— Прости мою невнимательность, Верный. У меня много забот.
Лицо Иренамона с надеждой просветлело.
— Вот как! Неужели… Мой господин, возможно, встретил какую-нибудь юную даму?
— Юную даму? — С некоторым трудом Шефту изобразил беззаботную улыбку. — Терпение, Иренамон. Когда-нибудь, обещаю тебе, давно пустующее место моей матери за столом будет занято. Но сейчас… Эх, ступай же, ступай!
Юная дама!
Раздраженно повернувшись, когда мажордом заковылял вниз по лестнице, Шефту знаком велел рабу налить ему чашу молока. Но даже лотос, обвивавший кувшин, напомнил ему два насмешливых глаза, синих, как эмаль, под раскосыми бровями. Во имя Амона, почему он должен постоянно думать об этой оборванке! Ибо она была оборванкой — вспомни рыночную площадь в Менфе, вспомни, как она проснулась на лодке, с пятном на лице и диким вызовом в позе. И все же дюжину раз на дню он ловил себя на том, что думает о ее плавной походке, завороженно размышляет о какой-то неуловимой линии ее щеки или шеи, погружается в мысли о форме ее губ. Да, и вспоминает — слишком живо — податливое тепло ее тела в своих объятиях… Осирис! Прошлой ночью во дворе таверны он едва не занялся с ней любовью, едва не забыл, что она — беспринципная маленькая бродяжка, связанная с ним лишь угрозой и взяткой. Он не должен забывать! Эта дева выведает тайны у самого Сфинкса!
Его сиятельство с силой поставил чашу и спустился по лестнице. Демоны! Прошлой ночью он наговорил лишнего, почему бы не признать? Он, Шефту Осторожный. Она знала гораздо больше, чем он когда-либо намеревался ей рассказать, и все же он боролся с желанием говорить еще. «Разве ты не научился, — язвительно спросил он себя, — не доверять каждой девице, что плачет у тебя на плече?»
Он прошел по коридору и через богато обставленную гостиную, так же слеп к ее солнечному, знакомому уюту, как и глух к приветствиям пары домашних рабов, пожелавших ему доброго утра, когда он проходил мимо. Как легко было бы там, в лунном свете, отбросить всякую осторожность, крепко обнять ее и прошептать, что она не должна бояться; никакие хефты не причинят вреда тому, кто пришел лишь для того, чтобы передать дары мертвого царя его живому сыну, — сказать ей даже имя царственного спящего и место, где он покоится… Шефту похолодел от этой мысли. Неужели дева околдовала его, что он готов был пойти на гибель, лишь бы осушить ее слезы? Он должен прийти в себя! Он вел себя так же безрассудно, как тот юный… тот красивый юный стражник.