Он был на грани истощения. Борьба с Усуром почти иссушила его силы, и без того подорванные днями напряжения и ночью невыносимой тревоги. Его тревоги вихрились вокруг него — стражник, течение времени, неуверенность в том, смогут ли они выбраться из долины, и превыше всего — глубокая ненависть к тому, что он делал. Каждое его движение, каждая чаша и кубок, что он брал с места, были насилием над целой жизнью сурового учения. «Но это не для нас, это для царя, — говорил он себе. — Лучше нам умереть, чем Египту…»
Матерь Истины, как же трудно дышать! Шефту с усилием выпрямился, с его руки свисала золотая цепь, и нахмурился, глядя на каменную урну, в которую он воткнул факел. Пламя горело мутно и неровно — оно почти догорело, или их голодные легкие поглотили воздух, который ему тоже был нужен для жизни?
— Каэмуас! Зажги новый факел! — приказал Шефту.
Крупный мужчина выпрямился, непонимающе уставился на факел, затем побледнел.
— Господин, — прошептал он. — Мы не взяли другого.
В комнате стало мучительно тихо. Разум каждого наполнился новым страхом, столь первобытным, что он поглотил все остальные, — страхом темноты. Здесь, под землей, тьма была полной, абсолютной, неестественной. Они слишком хорошо помнили, как она следовала за ними и окружала их на всем пути спуска, бесформенное чудовище, сдерживаемое лишь их крошечным пламенем. Они помнили черный лабиринт, ожидавший их теперь, извилины, гулкие залы и лестницы, одинокие коридоры, ведущие в никуда, через которые им предстояло вернуться.
Тихий стон сорвался с губ Усура. Безумие снова овладевало им, и Шефту напряг свою уставшую волю, чтобы противостоять ему.
— Неважно. — Его голос звучал странно. Он боролся, чтобы придать ему твердость, хотя язык казался толстым и онемевшим. — Этот сойдет. Но воздуха здесь осталось мало. Торопитесь.
К его облегчению, необходимость спешить подавила панику Усура. Они с удвоенной силой набросились на золото. Но взгляд Шефту снова скользнул к факелу. Возможно, ему не хватало лишь воздуха, возможно, он снова ярко загорится, когда они покинут эту комнату, где они работали — и дышали — слишком долго. Корзины были почти полны. Комната, лишенная своего блеска, выглядела голой и мрачной.
«Ты должен взять то, что принадлежит ему, вплоть до царской кобры и ожерелья амулетов…»
Голова Шефту пульсировала; он медленно повернулся к саркофагу, проводя языком по губам, но не меняя их сухости. «Будь безжалостен, это нужно сделать», — сказал он себе. Он слабым кивком головы подозвал Джедета; вместе они поспешили по расчищенной тропе, мимо ушебти, к расстеленному краю покрова. Шефту мрачно поднял его, боясь остановиться хоть на миг. Избегая взглядов друг друга, двое мужчин схватили тяжелую крышку и попытались повернуть ее по диагонали на основании. Она не сдвинулась с места.
— Усур! Каэмуас! — задыхаясь, крикнул Джедет.
Копатели подошли, взялись за дело. Теперь имела значение лишь спешка, угасающий факел, тьма. Под напряжением восьми сильных рук толстая плита заскрежетала, сдвинулась на дюйм с ужасающим скрежетом камня о камень и, наконец, повернулась, открыв треугольный проем у изголовья. Факел горел все слабее и слабее; Шефту не смотрел на лицо мертвого царя, а слепо погрузил руки в темную полость саркофага. Они вышли оттуда, нагруженные цельнозолотыми амулетами, стоившими выкупа за царевича. Он заставил себя прощупать еще раз, чтобы найти тяжелый обруч с золотой коброй, что украшал чело. Он извлек его, сияющий, холодный…
— Теперь! — прошептал он.
И снова плечи напряглись в бешеной спешке. Факел слабо вспыхнул, мигнул — крышка со скрежетом встала на место. Шефту бросил на нее покров, вместе с остальными кинулся к корзинам и факелу. Они бежали, их изголодавшиеся легкие хватали воздух.
Через дверной проем, под поднятыми золотыми посохами двух статуй Исиды, между мебелью и грудами оружия, что загромождали пол, — дальше, в следующую комнату, мимо нарисованных рыбаков, молотильщиков, бесконечных полок с добром, по коридору и вверх по трем лестницам, и дальше…
— Нет, стойте! — Шефту остановился, задыхаясь. Он вытянул факел, вглядываясь в стены перед собой, в лестницу позади. Свет тускло осветил проем второго коридора. — Сюда!
Он свернул в него, и по всему телу побежали мурашки. Как легко было его пропустить! Он должен идти медленнее, быть уверенным, что каждый поворот верен. Но если он замешкается, что будет с факелом? Он с тревогой посмотрел на него. Воздух, казалось, стал лучше, но пламя все равно угасало. Значит, дело не в нехватке воздуха, сам факел был почти на исходе.