Он говорил это легко, небрежно, словно здесь не требовалось ни размышлений, ни решений. Он просто открыл рот и перечислил их — ее товарищей, ее союзников, всех доверенных последователей Шефту; тех, кто смеялся с ней и считал ее своей, кто ел рагу Мифтахьи, или шептался с Сашаем, или играл в «собак и шакалов» ночь за ночью, ожидая приказов, — перечислил их и так убил, одного за другим. Мара стояла с пересохшим ртом, ее тошнило, все тело онемело, и она, наконец, смотрела в лицо предательству, с которым так долго заигрывала. Она не могла оторвать глаз от этой невероятной, извивающейся фигуры с кривым плечом, от ее плавных, грациозных жестов. Казалось, само зло вырвалось на свободу в этой комнате.
— Довольно, довольно, — рассеянно произнес Нахерех. — Мы всех их поймаем, когда захотим, как косяк рыбы. Меня интересует писец, этот таинственный Сашай. Вот, жонглер, рыба, которую, возможно, стоит поймать. Право же, я думаю, мы забросим нашу сеть… Чадзар!
— Да, хозяин.
— Позови солдат обратно. Будет еще один налет — сегодня. Немедленно. Постой, пришли ко мне только их сержанта, я отдам ему приказы.
— А что с ней?
Холодные глаза Нахереха переместились на Мару.
— Позже. Для этого мне нужно много времени. Очень много времени. Отправь ее в ее покои и поставь стражника у двери. Возможно, им лучше будешь ты… нет, ты мне нужен для другого. Поставь ее под стражу. Найди стражника с кнутом. — Он тонко улыбнулся Маре. — Мы еще встретимся, Слишком-Умная.
— Пойдем, — пробормотал ливиец.
Двигаясь, словно в дурном сне, Мара прошла рядом с ним через другую дверь, подождала, пока он выберет дородного солдата и прорычит указания, пошла дальше со своим новым стражником по коридорам, вверх по внешней лестнице в верхний коридор и, наконец, в свою комнату. Он оставил ее там, стоящую неподвижно среди знакомых позолоченных бабочек. Мгновение спустя она услышала, как засов со скрежетом вошел в паз, затем скрип дерева, когда ее тюремщик прислонился к двери.
Прошло несколько мгновений, прежде чем она смутно осознала звуки движения и болтовни из соседней комнаты. Сначала она смутно сопротивлялась им, как отмахиваются от жужжащей мухи. Но вопреки ее воле онемение начало проходить, туман в голове — рассеиваться. Это были Инанни и сирийские женщины, которых она слышала там, они спокойно разговаривали, как в любой другой вечер, возможно, убирали свои игры и вышивки, зевая, желали друг другу доброй ночи…
Была еще одна дверь — та, что вела в коридор из гостиной.
«Бесполезно, — подумала она. — Это всего лишь шаг по коридору, стражник увидит любого, кто войдет или выйдет. Он охраняет и ее тоже, или с таким же успехом мог бы».
Без плана и всякой надежды она пересекла свою комнату и прошла через увешанную гобеленами дверь в гостиную. Она была права, сирийки как раз расходились по своим спальням. Некоторые из них остановились, с легким удивлением глядя на нее; на лице Инанни мелькнула быстрая тревога.
— Мара! Я думала, ты… Что-то не так?
— Моя принцесса, — произнесла Мара голосом, который показался странным даже ей самой, — могу я… поговорить с вами минутку?
— Сколько угодно.
Инанни пробормотала что-то Даштар, выпроводила всех своих женщин из комнаты и поспешила к Маре.
— Садись. У тебя лицо белее пепла. Принести воды?
— Нет… я в порядке… останься со мной, пожалуйста, моя принцесса…
Слепо ухватившись за руку Инанни, Мара опустилась на кушетку и, к собственному изумлению, разразилась отчаянными слезами.
— Мара! О, о, о, случилось что-то ужасное, не так ли? Я почувствовала это, как только ты вошла… Ну, вот, ты расскажешь мне об этом через мгновение, не пытайся сейчас, все хорошо, все хорошо…
— О, Амон, у меня нет времени на слезы, я должна прекратить это! — Мара сердито смахнула слезы с лица, лишь для того, чтобы ее одолели новые. — Все рухнуло, принцесса, все кончено, все разбито, вдребезги — Шефту пытался убить меня сегодня. Он не смог… почти… но мой хозяин может, и намерен, и сделает… У моей двери сейчас стража. А мне нужно выбраться! Я должна их предупредить.