Послышался свист кнута. Боль обожгла спину, разрывая ткань и плоть. Тёплая струйка крови окрасила белёную ткань рубахи. Слёзы хлынули из-под зажмуренных глаз. Страх захватил душу. Но не страх за себя, а за дитя, что носила под сердцем больше месяца. Проклятый кляп не давал и слова произнести. Вновь послышался свист, и боль обожгла поясницу ещё и ещё. После четвёртого удара не выдержав, девушка потеряла сознание. В чувства крепостную привело ведро холодной колодезной воды, выплеснутой на свежие раны.
Ткань облепила плоть. На какой-то миг холод принёс облегчение. Раны будто онемели. За спиной вновь просвистел кнут, обрушиваясь на нежную кожу. Кнут свистел снова и снова, вырывая куски окровавленной кожи и мяса. Последний удар она уже и не помнила. Потеряла сознание. Мучитель же не стал возвращать.
Пришла в себя, от тянущей боли внизу живота. Перемотанная спина горела огнём, а живот будто прутом раскалённым пронзали. Увидев, что провинившаяся пришла в себя. Старая бабка Аглая подскочила, поднося деревянную кружку со снадобьем.
— Пей, девка. Легче станет.
Выбив из рук старой женщины кружку, Прасковья свернулась от боли. По подолу расцвело кровавое пятно, будто бутоны алых роз, на смертном саване. Из груди девки вырвался вой. Так могла плакать волчица, потерявшая своего волчонка. Не замечая ран на спине. Она качалась по банному настилу, комкая подол, не сдерживая крика.
— Не уж то брюхата была?– всплеснула бабка руками, попытавшись сама успокоить девушку.
Не добившись успеха, позвала мужиков со двора. Те силой влили сонного отвара. И оставили быстро затихшую девушку на лавке. Неделю Прасковья металась в бреду. На седьмой день пришла в себя. Она лежала грудью на лавке, и слёзы беззвучно катились из глаз оращая плоскую подушку. Всё это время в бреду раз за разом переживала наказание и потерю дитя.
На месте души зияла сплошная рана. Её любимый собственными руками убил их дитя. Незачем ей больше жить. Не сможет дать ему прикоснуться к себе ещё хоть раз. Уж лучше в омут с головой, чем выполнять его волю. И петь больше не сможет. Навек затих звонкий девичий голос, горем задушенный.
За окном уже бабкиной хижины было ещё темно. До рассвета оставалось не больше час. Нежно убираться. Иначе не дадут уйти. Скрутят и к барину отведут. Завернулась в шерстяное одеяло, что укрывало. Сунув ноги в бабкины старые башмаки, вышла за дверь, постаравшись не разбудить старую Аглаю. Октябрьская ночь ударила одурманивающий прохладой в лицо. Потерявшие силы ноги едва несли девушку. Она упорно шагала мимо домов к лесу. Ни одна собака не тявкнула вслед беглянке, словно жалея ту.
С первым лучом рассвета Прасковья ступила в лес. За спиной проснулась деревня. Послышался крик людей и лай собак. Хватились беглянки. Она старалась идти как можно скорее, но слабость не давала. У обрыва старой реки её нагнал треск веток. Обернувшись, увидела барина.
Сердце ёкнуло в груди. Спешившись с коня, он держал в руках тот самый кнут, которым высекал узоры на спине. Ужас пробежал по телу, заставляя ныть от боли каждую рану. А ведь в горячке побега она и не чувствовала боли.
— Куда это ты собралась? Разве не знаешь, как наказывают беглых крепостных?– голос мужчины был слаще мёда.
— Не подходите,– прохрипела девушке чужим голосом. Будто не она говорит вовсе.– ещё шаг и я брошусь в омут.
Сделав шаг, почувствовала, как камушки уходят из-под ног. Стараясь удержать равновесие, пропустила момент, когда рядом оказался Светослав. Сильные руки, сжав плечи, удержали от падения. Лишённая возможности даже пошевелится с ужасом уставилась в лицо хозяина. В его глазах читалась мрачная решительность, ненависть и ярость.
— Молись Прасковья, ибо в вере и раскаяние, спасение.
Рывком привлёк к себе и с ненавистью впился в губы, разорвав болезненный поцелуй, оттолкнул.
Почва ушла из-под ног, даря лёгкость свободного полёта. Последним, что увидела Прасковья, ясное небо и деревья, горящие золотом в лучах утреннего солнца. Им на замену пришёл свет.
Глава 5
Как рыба, выброшенная на берег, хватала воздух ртом, пытаясь отдышаться. Спина ещё чувствовала удар о береговые камни, при падении.
— Прости, моя хорошая.– отец жалостливо посмотрел в глаза.– Это ещё не всё.
Меня вновь накрыл свет.
— Снова Россия. СССР. Еврейский автономный округ. Хави Варшавская
Из–за опустившихся сумерек не видно ничего. Сухая трава колется сквозь плотную ткань блузы, хорошо хоть штаны мужские не позволяют царапать ноги. Ещё немного и можно будет передохнуть, среди мешков и ящиков. Нельзя упускать такую возможность, когда ещё эти сволочи будут заняты так, что оставят без пригляда сарай с провиантом. Нелегко женщине лазать по-пластунски в кустах, но не мальчишек же посылать.