Пригородный поезд пришел точно по расписанию, что само по себе было явлением необычайным. Никакой сельтерской Сергей Алексеевич не возжелал, а сразу отправился в вагон с чемоданом в одной руке и супругой в другой. Миша остолбенел. Как показалось Мише, Оленька бросала на него попеременно растерянные и умоляющие взгляды. Но что он мог?! Вот супруги уже в вагоне, и Сергей Алексеевич махнул провожающему рукой. Вагоны со стуком дернулись, и поезд медленно пополз вдоль перрона.
Если честно признаться, то в первые минуты Миша ни о чем не думал, он просто побежал. Не по шпалам, конечно. По шпалам и ходить-то одно мучение, а если бежать, то уж точно ноги переломаешь. Миша побежал по дороге, что вела его вдоль железнодорожного полотна в ту же сторону, то есть в Москву.
Наверное, только минут через десять или позже, кто же их считал те минуты, Миша смог задать себе вопрос - что он собственно делает и насколько это разумно? А задав такой вопрос и не переставая бежать, сам себе ответил - да, разумно, и это его последний шанс исправить то ужасное положение, в которое попала Оленька.
Отчаяние и безрассудство -- ничуть не худшие движители, чем огонь и пар. Но вы напрасно думаете, что Миша настолько потерял голову, что решил открыто помериться силами с паровой машиной. Наш марафонец строил свой расчет на том, что в и Заречье, и в самих Лопухах поезд стоит ровно по часу, пропуская встречные составы. Заречье отстоит от Игнатьевска почти на тридцать верст, и туда Мише никак не успеть, а вот в Лопухах можно было нагнать Оленьку и под любым, даже самым невероятным предлогом добыть ключ от шкафа. Раз он был столь нерешителен все это время, теперь ему придется, да хоть бы даже под видом разбойника, повязав на лицо повязку из носового платка, завладеть связкой ключей из ридикюля путешествующей дамы. Словом, Мише предстояло совершить подвиг, только и всего.
И он его совершил. Два с лишним часа спустя, когда из-за поворота показалась околица Лопуховки, а до станции оставалось чуть больше версты, Миша остановился. Остановился, вытер пот с лица тем самым носовым платком, на который возлагал свои разбойничьи надежды, развернулся и, медленно переступая по дороге запыленными туфлями, поплелся обратно в Игнатьевск.
Наверно, следуя традициям, стоило рассказать об обстоятельствах, которые помешали моему приятелю побить мировой рекорд? Так сказать, проследить всю последовательность умственных заключений, которая привела Мишу к решению отказаться от лавров чемпиона, равно как и от рыцарских лавров. И все же я не стану вам раскрывать сокровенные мысли, метавшиеся на протяжении тридцати с лишним верст в мозгу у нашего отважного героя. Да-да, не смотря на свое решение вернуться, Миша по прежнему остался так же предан и... Я думаю, вы уже поняли, что прекрасный образ Оленьки навсегда сохранился в сердце бывшего гимназиста Миши Костинского, и с этим уже ничего нельзя было поделать.
Почему же не стану описывать м-м... как это я давеча так научно выразился: "последовательность умственных заключений"? Да потому что не хочется сочинять то, чего не было. Все писатели сочиняют некие высокие и в высшей степени разумные сентенции, после чего описывают, как вся эта заумь приходит в голову их героям в момент совершения теми своего главного подвига. Обычно выходит ненатуральная ерунда. Уж на что, казалось бы, гений Уильям Шекспир, а и то какую несусветную околесицу несет его Гамлет во время дуэли с Лаэртом.
В город марафонец вернулся уже затемно. Ноги болели адски. Кое-как войдя в дом, он зажег свет и первым делом убедился, что с Бертой все в полном порядке. Собака спросонья было зарычала на Мишу, но видя состояние молодого человека и войдя в его положение, позволила погладить себя по голове и тут же попросилась выйти на улицу для совершения своих вечерних собачьих дел. Миша подчинился и вывел ее во двор. Если сказать по правде, то у Мишы достало сил только, чтобы сидеть на ступеньках крыльца, пока Берта обнюхивала знакомые кусты смородины и рылась в корнях старой вишни.
Вернувшись с короткой прогулки, достали бутерброды с бужениной, приготовленные Оленькой. Берта благосклонно приняла из рук молодого человека розоватый кусок с тонкими прожилками сала.
- Ты уж прости меня-дурака, - вдруг прочувствовано сказал Миша. - Я знаю, ты бы никого к нашей Оленьке не подпустила.
- А-а-уу, - зевнула Берта и уложила кудлатую свою голову на лапы.
К шкафу Миша даже не подошел, хотя был уверен, что там в шкафу действительно скрыто то, что Оленька прятала от своего мужа. Модные летние брюки, сшитые ею по выкройкам из заграничного журнала ко дню свадьбы, лежали где-то на полке, надежно укрытые от посторонних глаз. Это был сюрприз, и до определенного часа Сергей Алексеевич никоим образом не должен был их лицезреть.
Бог с ними, с брюками. Но в одном, Миша все же не смог себе отказать. Он, уже еле переставляя ноги, подошел к тому, что посчитал странным туалетным столиком на чугунных ножках, и откинул укрывавшую его накидку. Под накидкой оливково блестела эмалью швейная машинка Зингера. О чем Миша так никогда и не узнал, так это о том, что та блестящая металлическая "полупробка" называется шпулькой, и служит в хитроумном устройстве господина Зингера такой отдельной специальной катушечкой для ниток.