Одной рукой он держит ее талию на весу, другой скользнул вниз. Она запрокидывает руки назад и хватается пальцами за спинку кровати, сдерживая громкие стоны, закусив губу, стоит ему большой палец положить ей на клитор, массируя его и обводя кругом.
Она вся дрожит, и невольно пытается сжать ноги, но лишь усиливает трение.
Тонкий длинный стон, как только он ускорил ритмичные движения, и её рука тянется к нему, обхватывает за предплечье и притягивает к себе. А ему так нравится вид сверху. Но он послушно опускается и прижимается к ней, не замедляя темп, и снова припадает к ее губам, проникая языком внутрь в беспорядочном поцелуе.
Она закидывает ногу на него, сильнее прогибаясь в талии и прижимая его еще плотнее к себе.
Внутри нее всё пульсирует и сжимается, и он так плотно прижат к ней, что даже наполовину выйти не может. Она откидывает голову, закрывая глаза и широко раскрывая рот, в громком глубоком стоне, и сильнее впивается пальцами в его спину.
Её оргазм, прокатившийся по ее телу в жаркой лихорадке, потряхивая её и приподнимая, вжимаясь в него еще сильнее, передался и ему. Он дернулся вперед, наваливаясь на нее окончательно и утыкаясь лицом в ее шею и волосы, не сдержав тяжелый стон, вырвавшийся из груди.
В груди всё ещё с силой бьется сердце о ребра. Он был весь взмокший и полностью обессиленный. И только приятное тепло и облегчение разливалось по всему телу, постепенно расслабляя напряженные мышцы.
Он перекатился с Лили и лег на бок, всё ещё не в силах открыть глаза, тяжело дыша.
Сегодня он слишком устал. После тяжелого дня, после целой ночи в лесу, когда Ремус был в особенно буйном состоянии, и у них не было ни секунды покоя.
И сейчас ему хотелось завалиться спать, сжимая в объятиях Лили.
Но в комнату уже проникали первые лучи рассвета. Он ощущал это даже с закрытыми глазами и задернутыми шторами.
Совсем скоро надо спускаться на завтрак, а после еще и зайти к МакГонагалл — она его попросила. Потом проведать Ремуса в Больничном крыле. А во второй половине дня у них последняя тренировка перед решающим матчем.
Джеймс громко застонал, притворно всхлипнув. Но резко смолк, почувствовав на лице руку Лили, которая ласково провела по нему пальцами и запустила их ему в волосы, оставляя нежный поцелуй вблизи его губ.
Разлепив наконец веки, он сразу наткнулся взглядом на ее умиротворенные глаза, невольно растягивая губы в улыбке.
— Доброе утро, — прошептала она.
— Всегда бы утро так начиналось, — прошептал он в ответ.
И всё равно, несмотря на колоссальную усталость, один взгляд в любимые глаза дарил ощущение счастья.
Особенно сейчас. Когда этого счастья, за пределами спальни Лили, катастрофически не хватало.
Он словно в другой вселенной оказывался, каждый раз, когда приходил к ней и закрывал дверь, отрезая от остального мира.
Это был их личный маленький мир, где они наслаждались друг другом без отрыва.
Джеймс как никогда остро ощущал, что им нельзя терять ни секунды. Жизнь его друзей показала, что несчастье может случиться с кем угодно и в любой момент. Что ты можешь лишиться любимого человека по щелчку пальцев. И даже война тут может быть не причем. Хотя она создавала напряжения не меньше.
Он будто торопился жить, стараясь насмотреться на Лили на жизнь вперед, насладиться ее губами и близостью, ее голосом и объятиями. Он словно страшился неизвестно чего. Что ее вдруг отберут у него, или их разлучат.
Потому что он бы стерпел любые лишения, только бы Лили всегда была рядом.
А вот она, напротив, всегда была спокойна. И он только поражался, когда она успела стать такой бесстрашной и уверенной, что ничего плохого с ними не случится. Но эта уверенность и бесстрашие передавались и ему тоже. Разве что, спокойствия все равно не хватало.
Но тут, возможно, все дело в вине, которую он постоянно ощущал. Ему казалось ужасно несправедливым, что в его жизни всё хорошо, тогда как все его друзья страдают. И старался максимально им помочь.
После долгих уговоров Лили, он даже смог смириться с поступком Северуса. В конце концов, она была абсолютно права. Северус и правда редко делился своими проблемами, а если бы все они, в том числе и сама Лили, были чуть более внимательны к своему другу, они бы заметили, что у того проблемы.
Джеймсу действительно искренне было жаль его мать, несмотря на то, что та всю жизнь провела в сомнительной компании и не исключено, что сама виновата в своих бедах. И хоть сам он ни за что бы не согласился работать на Пожирателей, он вполне мог понять, почему на это согласился Северус. А после долгих раздумий, смог понять и почему он никому не сказал. Хотя и не принимал это его решение.
Но сейчас всё это было неважно. Важно было то, как помочь ему. И Джеймсу совершенно не хотелось, чтобы друг еще больше втирался в круг Пожирателей, какие бы благие намерения у него не были. Возможно, где-то глубоко в душе Джеймс просто переживал, что если Северус вступит на этот путь, то его туда окончательно утянут, и он к ним уже не вернется. Как говорил Сириус, обратного пути уже не будет.
И даже из-за Сириуса у Джеймса и самого душа была не на месте, стоило им взглядом встретиться. Он был совершенно разбит и несчастен. Джеймс не знал, как ему помочь и что сделать. У Сириуса вдруг пропало всякое желание жить и что-либо делать, хотя раньше именно он в их компании всегда отличался тягой к жизни, во всех самых ярких и безумных её проявлениях.
Джеймс не понимал Софию. Он упорно не понимал, как она могла бросить Сириуса, после всего того, что он для нее сделал. Что бы Сириус не говорил, а он ради Софии готов был горы свернуть и звезду с неба достать. Лили считала, что он по-настоящему любит Софию, и Джеймс, в целом, был с ней согласен. И от того злость на Софию только возрастала.
Джеймс не говорил об этом Сириусу — Лили запретила, но он считал, что всему виной ее змеиная сущность. Он всегда знал — от слизеринцев можно не ждать ничего хорошего. Они все подлые и в первую очередь думают только о себе. Но Лили просила его не торопиться осуждать, и говорила, что вряд ли тут всё так просто, вполне вероятно, что Сириус всё преукрашивает и излишне драматизирует, и это не вся правда, которую он им рассказал. Потому что какой бы плохой, по словам Джеймса, не была София, а она тоже любила Сириуса, и Лили сомневалась, что она в один миг могла бы его бросить и навсегда уйти.
Куда хуже дела обстояли с Ремусом. Произошедшее казалось Джеймсу ужасно, ужасно, ужасно несправедливым. Даже Лили не знала, как тут можно помочь. А он и подавно всегда терялся, стоило им остаться наедине, и вечно нёс какую-то ерунду, лишь бы не молчать, лишь бы не ощущать эту тяжесть, которая, казалось, витала в воздухе и давила.
Он старался этого не показывать, понимая, что Ремусу от этого только хуже, но у него сердце от жалости сжималось, представляя, что пришлось пережить другу. Ведь Ремус был лучшим из них. Он всегда был ко всем добр, несмотря ни на что, всегда относился ко всем с пониманием. Он никогда никому не отказывал в помощи, и всегда знал, как правильно надо поступать. И чем же он заслужил такое?
Джеймс тогда впервые задумался, что смерть всегда где-то рядом. И кроме времени, у них ничего больше нет. А сколько его — никто не знает. Джеймс всегда был большим оптимистом и верил в лучшее, но страх, что всё может вот так закончиться — в один миг, не давал ему покоя. Никто не знает, сколько им отведено. Всё может закончиться через месяц, год или десять. И кроме памяти о них ничего больше не останется.
Он и так привык жить сегодняшним днем, но волнение, что он может что-то не успеть, не покидало душу. И именно тогда и решил, что откладывать важное дело, сокровенную мечту, о которой он давно думал, больше не стоит.
***
— Тот-кого-нельзя-называть? — с чувством глубочайшего презрения произнес Джеймс, вглядываясь в свежий «Ежедневный пророк».
— Покажи, — Лили наклонилась к нему, тоже заглядывая в газету, где на первой полосе была сводка новых происшествий, а в самом верху огромными буквами красовалось новое прозвище Волан-де-Морта.