Марину Тоневу Галя знала. У нее была «единичка» по эмпатии, и самые дико орущие дети у нее на руках тут же успокаивались и начинали гулить, а то и вовсе засыпали. Марина работала в ясельной группе, и многие родители мечтали отдать своего ребенка именно к ней, зная, что уж с ней-то их дитя точно будет спокойно.
Правда, были и другие родители. В детском садике «Березка», который называли «промысловским», так как изначально туда ходили только дети нефтяников-промысловиков, работа психопрактиков была под запретом. Нарушение закона, но мэр города, Людмила Шишкина, пошла на это нарушение сознательно. В Зеленодольске было слишком много людей со способностями. Каждый третий из них имел «четверку» и выше, и далеко не всегда умел себя контролировать. Бедой Фаины был телекинез, и год назад она ухитрилась случайно сбросить в местную речку Нензаяху соседский джип. Был суд. Фаина выплачивала ущерб, сосед обходил их дом за версту.
— Дядя Сергей сильно пострадал? — спросила Галя, наблюдая, как мама заправляет салат растительным маслом.
— Да, — кивнула та. — Когда его привезли, без сознания был. Так пока и не приходил в себя.
Значит, Антон сказал правду. Галя закусила губу, но расспрашивать дальше не стала.
Схожу в больницу перед отъездом, — решила она. — Не буду разговаривать, просто... просто схожу.
Глава 3.1 Антон
Он вовсе не наивный мальчик, каким хотела бы его видеть Марина. Вовсе не самоуверенный художник-фрилансер, который даже не может нарисовать семь смертных грехов без того, чтобы безбожно — ирония! — не переврать все пожелания заказчика. Он просто мыслит не так, как они: иначе, по-другому, творчески.
Галя понимала.
Марина не поняла.
Антон открывает окно с пассажирской стороны, но вовсе не для того, чтобы проводить Галю взглядом или окликнуть. Просто не хочет чувствовать ее запаха: легкого горьковатого аромата духов, которые она оставила после себя.
Раньше Галя не любила духи. Раньше она не пряталась в шапку до самых бровей, не сжимала губы так крепко, что их почти не было видно, и не отстранялась от прикосновений, как случайных, так и намеренных. Она так старалась не задеть его даже кончиком ногтя, когда отдавала чемодан, что он даже не разозлился.
Как он мог забыть? Галя Голуб теперь не выносит, когда до нее дотрагиваются, так же, как и ее сестра. Правда, Фаина Голуб не пытается притворяться, а носит перчатки, чтобы ее нежелание видел весь мир.
Галя же только делает вид, что она — такая же, как все.
Антон едва ли задумывается о том, что делает: возвращается к вокзалу, проезжает через переезд, выезжает на трассу по заснеженной дороге, ведущей из города на север. Машину отца убрали, следов крови на снегу уже не видно, но незаметное глазу, почти неощутимое поле — след смерти эмпата, который останется здесь на несколько недель — еще здесь.
Пассажирка, которая ехала с отцом, умела передавать эмоции. Когда такой человек гибнет, эти эмоции выплескиваются из его тела в микровзрыве, оставляя после себя отпечаток агонии, который тем сильнее, чем сильнее способности того, кто погиб.
Тонева, погибшая, была «единичкой». Ее смерть Антон ощущает как покалывание на коже, неприятное, но не болезненное и не вызывающее желания упасть на колени и завыть. Когда в позапрошлом году умерла от рака одноклассница Антона, Вера Клименко, из-за эмпатии к ее могиле нельзя было подойти на расстояние десятка шагов.
Антон читал о таких местах еще до Вспышки. Они назывались геопатогенными зонами, проклятыми местами, дьявольскими местами. Там неприятно было находиться, оттуда возвращались с головной болью и желанием что-нибудь сделать с собой и другими. Теперь же у этих зон было научное объяснение. Или псевдонаучное, потому что откуда бы им взяться до Вспышки, когда способностей не было ни у кого?
Антон слышит позади себя приглушенный стук двери и оборачивается. Из здания заправки, а точнее, из магазинчика при ней, выходит заправщик дядя Борис, потягивается, громко и без стеснения зевает и сплевывает на снег.