— Что, — спрашивает он Антона, даже не глядя в его сторону. — Тянет тебя сюда?
Дяде Борису сорок пять, но он выглядит на шестьдесят. Он страшно близорук, но не носит очки, и лет двадцать вообще не поднимал головы от бутылки, и он наверняка даже не понимает, с кем говорит.
— С чего бы меня сюда тянуло? — спрашивает Антон.
Дядя Борис лезет в карман за сигаретами, спохватывается, убирает сигареты обратно.
— А, — говорит он, — это ты. Я подумал, Тонев опять приехал.
Антон поднимает воротник куртки, пытаясь спрятаться от поднявшегося вдруг ветра. Ему не любопытно, но он все равно спрашивает:
— Тонев? Приезжает сюда?
— Раза три приехал, — сообщает дядя Борис. — Ему к похоронам готовиться надо, а он здесь ошивается. Нервирует. Меня и покупателей нервирует. Стоит вот прямо на том месте, где ты, разглядывает снег, ходит кругами, что-то бормочет себе под нос. Это все из-за ауры этой. Она его сюда тянет. — Дядя Борис пожимает плечами. — Ему к похоронам готовиться надо.
Он сегодня явно с похмелья: нос красный, глаза слезятся, руки дрожат и то и дело тянутся к карману с какой-то безликой пачкой сигарет. Вчера была тоже его смена, и вчера, когда Антон приехал на место аварии с эвакуатором, чтобы забрать разбитую машину отца, дядя Борис тоже был тут, и бродил вокруг, все спрашивая: «Мужики, ну что? Ну что, мужики?» — как будто надеялся, что ему вдруг скажут, что пациент скорее жив, чем мертв, и машина, «Лада Калина», на которой отец таксовал, подлежит восстановлению.
Как видно, стресс сказался на обете трезвости дяди Бориса не лучшим образом, и вчера он напился. Но ему было можно пить даже на работе: это была зеленодольская дыра, откуда уехали после Вспышки все мало-мальски приличные люди. Здесь остались только неудачники и «нули» вроде Антона, но Антон работать на автозаправке за ту зарплату, которую предлагал ее хозяин, Эльдар Тхостов, не собирался. Он зарабатывал в Интернете за неделю столько, сколько Тхостов платил за месяц. У него был талант, который не зависел от Венеры в Близнецах и категории способностей, и дом, который он любил и откуда не собирался уезжать.
— Ты-то на похороны пойдешь?
Антон уже открывает дверцу машины, когда вопрос застает его врасплох.
— А мне надо?
Дядя Борис пожимает плечами.
— Ну, это же вроде как твой отец...
— Мой отец не умер! — обрывает Антон и садится в машину.
Он замечает, уже отъезжая, как дядя Борис подходит к месту аварии, но вдруг разворачивается и резко, почти бегом направляется в магазин.
Глава 3.2 Антон
Неля примчалась из Губкинского на такси. Антон едва успевает открыть ей дверь: она вихрем влетает в дом с чемоданом в руке, швыряет его, не глядя, на пол, и разворачивается обратно, готовая лететь, бежать, ехать к отцу прямо сейчас.
— Нель, время посещений закончилось, нас не пустят.
— Пусть только попробуют! — Ее карие глаза сверкают, от слез или от злости, Антон не знает. — По закону не имеют права не пускать!
— Нель, очнись, половина девятого вечера. Мы пойдем завтра, успокойся.
Он закрывает дверь и прислоняется к ней спиной, и Неля, схватившись за голову и дергая себя за длинные каштановые волосы, начинает расхаживать перед ним туда-сюда, как солдат по плацу.
— Да не могу я сидеть дома! — взрывается она через две минуты. — Тош, я хочу его увидеть!
— В баре есть виски, — говорит Антон спокойно. — В холодильнике — ужин, в твоей комнате на кресле — чистое постельное белье.
Она останавливается и смотрит на него, пристально и, пожалуй, слишком внимательно. Как старшая сестра, пытающаяся понять, что натворил ее младший братец.
Неле тридцать, почти тридцать один, и она слишком хорошо его знает. С рождения, с тех самых пор, как взяла на руки нечто закатывающееся диким ревом всякий раз, как его кладут в кроватку, и затихающее только на руках.
«Ты бы знал, какой ты был кошмар, — говорила она Антону на каждый его день рождения. — Мама однажды поставила жариться картошку и уснула с тобой на руках и у нас едва дом не сгорел. Ты орал и днем, и ночью».